Они придут завтра - [10]

Его, Вольдемара, нашли в сарае. Едва успел засунуть в крышу, в какую-то щель партийный билет. Бертин поцеловал мальчика, прижал к себе жену:

— Держись ближе к нашим… Старатели помогут. Береги малышку, себя и… того, кто появится на свет.

Думал — сразу поставят к стенке, да спасла жадность карателей. В поварню набили человек 150. Четыре дня обыскивали старателей, выворачивали их карманы. Награбленное золото принимал Кузьмин, управляющий приисками Фогельмана. Потом людей стали отпускать, а его, Вольдемара, и еще 11 человек морем отправили сначала в Николаевск, а потом в Хабаровск. Сам виноват, не успел спрятать протокола собрания…

Но пока Колмыков ничего про это не знает и Сморчок не знает…

— Владимир я… — по-прежнему упорствовал на допросах Бертин.

Однажды Вольдемара Петровича вызвали к начальнику охраны, опустившемуся офицеру, пресытившемуся всем: и пьянством, и женщинами, и жестокостью. Осколок царской империи, потерявший веру в царя и разум, без царя в голове. У этого холеного и изнеженного вояки осталась только одна вера — в золото.

— Мы вам устроим личную ставку… — брезгливо вежливо предупредил офицер.

Ввели якута. Иванов! Вольдемар похолодел. Неужели выдаст?

— Узнаешь?

— Володька!!! — Якут жалостливо уставился на избитого Бертина.

— Значит, он?

Якут подавил в себе жалость и торопливо заговорил:

— Зачем бил? Володька гуд мэн…

— Гуд мэн? — офицер привстал, — откуда знаешь английский?

— Американа… Шкурка покупал… Гуд мэн говорил… Зачем бил Володька?

— Он оружие не сдал, понимаешь, что это значит в военное время? — вскипел офицер.

— Такое ружье? — якут показал на винтовку.

— Ну, за такое его бы на месте расстреляли. Охотничье ружье не сдал…

— И я не сдал…

— Но ты охотник.

Якут неодобрительно покачал головой, мол, грамотный, а плохо соображаешь.

— Володька золото ходил? Золото хорошо искал? Твоя золото забрал. А Володька зачем забрал? Тебе золото надо? Да? А кто золото искать пойдет? Всех вагон посадил… Ружье… Э-э! Кушай тайга надо? Чем стреляй дикий олени, медведь? Шалтай-балтай, плохой человек придет, волк придет, чем пугай?

Кажется, своеобразная логика якута дошла до офицера. А возможно, как и все колчаковцы, он тоже решил заигрывать с якутской знатью, или в нем заговорила жадность? Не с пустыми же руками приехал этот разбитной охотник? Офицер угостил якута спиртом, велел поднести и Бертину. Как во сне, Бертин отодвинул чашку, он вообще не пил. В голове, трещавшей от боли, гвоздем сверлила мысль — в Хабаровске теперь все продается — и жизнь, и смерть. Неужели якут Иванов пришел торговаться, выкупать его и товарищей? Кто же подослал его на такое дело?

— Ты, папаша, что привез? — Все более пьянел и добрел офицер.

— Шкурка привез… Белка, соболь. Порох, дробь, чай давай — соболь получай.

— А золото не привез?

— Тьфу, золото! Золото э-э… — охотник покрутил пальцем у виска, оно, мол, разум людям мутит, человека волком делает.

— А ты кого хотел бы забрать из вагона, фамилии знаешь? И что я буду иметь за это?

Бертин вздрогнул. Неужели якут назовет фамилии и выдаст всех.

— Твоя лучше знай. Кого в Охотске взял? Всех отдай. Гумага давай — Володька тебе золото, ты — спирт, порох, дробь давай. Богатый будешь! Долго жить будешь!

Офицер грязно выругался и расхохотался.

— Святая наивность! Долго жить буду… Ты мне сейчас золото давай! Четыре фунта золота можешь достать? В бутылке принеси, вместо водки…

— Начальник, бери соболь… Жена, девка шибко любить будут. А золото — тьфу!

— Четыре фунта золота — не меньше…

— Ол рай… Гут мэн — якут заторопился уходить. — Моя пошел. Золото? Тьфу… Володька — гут мэн! Четыре фунт… Ол рай! Моя собирай золото! — Вернулся. — Зачем бил Володька? Как он ходи, искай золото? Больной Володька — три фунта золота… Ол рай, Володька — четыре фунта золота.

Охотник и офицер ударили по рукам. За бутылку спирта якут оставил шкурку соболя.

«Теперь в Хабаровске все продается — и жизнь, и смерть. Однако, где якут достанет столько золота?.. И успеет ли? Ах, какой молодец… Какой умница… Гут мэн… Ол рай… А может, все это во сне!».

Наставник из вагона смертников

В 1923 году Бертины жили на Незаметном в такой же зимовке, грубо и крепко сколоченной из неотесанных бревен, как и Сергей Раковский. Нары в три яруса, вместо окон бязь или бумага. Лишь пол да столы на чурках — тесаные. Зимой барак отапливали железной печкой, которую на Алдане почему-то называли камбузом.

Когда к Вольдемару Петровичу кто-нибудь приходил, то жена его, Татьяна Лукьяновна, покидала барак, так в нем было тесно. Как и все, Сергей называл ее «мамкой» за то, что она кормила пятнадцать здоровенных проголодавшихся на работе старателей и, как и другие жены, мыла полы у холостяков, стирала на них и шила. Татьяна великолепно стреляла из винтовки. Днем она готовила на всех, а ночью, пока муж тревожно спал, караулила семь пудов казенного золота и два пуда драгоценного металла, намытого старателями и еще не сданного государству. Все это несметное богатство день ото дня росло и хранилось у нее в обычном деревенском сундуке.

По вечерам люди собирались у костра, пели «Ревела буря, дождь шумел», «Во солдаты меня мать провожала», «По Дону гуляет казак молодой». «Смело, товарищи, в ногу!», плясали под гармошку или до позднего часа рассказывали о прожитом, мечтали от том, какая будет жизнь при коммунизме.