Они окружали Сталина - [38]
Он произносил больше, чем Андреев, общих слов, больше говорил о намерениях и меньше – о проблемах. Больше наказывал и больше награждал.
31 марта последовал приказ Кагановича об организации индивидуальных огородных хозяйств железнодорожников. Надлежало создать 350 тысяч личных огородов на 250 тысячах гектаров, прирезав для этого новые земли в железнодорожной полосе; продать железнодорожникам из совхозов ОРС 5 тысяч телят, 40 тысяч поросят, 50 тысяч кроликов, 2 тысячи ульев с пчелами[81]. «Лучший сталинец» не стеснялся «поощрять частнособственнические инстинкты», когда считал это целесообразным. По вопросу об огородах было созвано специальное совещание 65 лучших ударников-железнодорожников и их жен-домохозяек.
По свидетельству И. Ю. Эйгеля, много лет связанного с железнодорожным транспортом, у многих работников НКПС остались добрые воспоминания о Кагановиче как руководителе, который «умел казнить, умел миловать», «подымал рабочий класс», в частности «поднял машиниста даже выше, чем он был до революции», – хороший машинист паровоза получал больше, чем начальник депо (правда, перед самым приходом Кагановича в НКПС, в январе 1935 года, Андреев подписал приказ о повышении зарплаты машинистам на 28 процентов). В заслугу Кагановичу ставится введение надбавки за выслугу лет.
Каганович довольно часто принимал отличившихся работников, лично вручал им значки «Почетный железнодорожник», денежные премии, именные часы и другие награды, фотографировался с передовиками. Он придавал большое значение ритуальной стороне дела.
Уже летом 1935 года 56 работников железных дорог были награждены различными орденами СССР.
25—29 июля в НКПС состоялось второе за четыре месяца совещание работников железнодорожного транспорта. Каганович мог сообщить, что за короткое время его руководства среднесуточная погрузка увеличилась с 56,1 тыс. вагонов до 72,9 тыс., оборот вагона сократился с 8,65 суток до 6,71 суток, снизилось число аварий[82]. Громадный долг по погрузке был ликвидирован.
По окончании совещания, вечером 30 июля четыреста его участников были приняты Сталиным в Большом Кремлевском дворце. К этому вечеру наркомпути приготовил любимое блюдо Сталина с новой, «железнодорожной» начинкой. Назвав его «первым машинистом Советского Союза», Каганович продолжил так: «Машинист революции внимательно следил за тем, чтобы в пути не было перекосов вправо и влево. Он выбрасывал гнилые шпалы и негодные рельсы – „правых“ и „левых“ оппортунистов и троцкистов… Большая беда железнодорожников – разрывы поездов. Они бывают от неумелого управления… Наш великий машинист – Сталин – умеет вести поезд без толчков и разрывов, без выжимания вагонов, спокойно, уверенно проводя его на кривых, на поворотах.
Машинист социалистического строительства – Сталин – твердо изучил и отлично знает, не в пример многим нашим машинистам, тяговые расчеты своего непобедимого локомотива… При этом форсировка котла, техническая и участковая скорость локомотива революции куда выше нашей железнодорожной. (Оживление в зале.)… А если кто-нибудь спускал революционный пар, то товарищ Сталин нагонял ему такого «пара», что другому неповадно было. (Веселое оживление в зале, аплодисменты.)».
В ответ Сталин предложил тост «за всех вас и за вашего наркома»[83].
Словосочетание «великий машинист социалистического локомотива» еще не один год кочевало из газеты в газету. В память об этих «исторических» речах 30 июля было объявлено Всесоюзным днем железнодорожного транспорта.
Одновременно с восхвалением «великого машиниста» Сталина шло, естественно, и восхваление «великого сталинского наркома» Л. М. Кагановича. К сожалению, в кампанию по восхвалению включился и такой выдающийся писатель, как Андрей Платонов. Оказавшийся в немилости и нищете и получивший отказы от журналов и издательств, Платонов опубликовал в конце 1936 года рассказ «Бессмертие». Центральный эпизод этого рассказа – неожиданный звонок Кагановича под утро начальнику дальней станции Красный Перегон Левину.
«Вы почему так скоро подошли к аппарату? Когда вы успели одеться? Вы что – не спали?.. (А Левин еще и не ложился.) Люди ложатся спать вечером, а не утром… Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя в Перегоне, я взыщу, как за порчу тысячи паровозов. Я проверю, когда вы спите, но не делайте из меня вашу няньку…
– В Москве сейчас тоже, наверное, ночь, Лазарь Моисеевич, – тихо произнес Левин…
Каганович понял и засмеялся… Нарком спросил, чем ему надо помочь…
– Вы уже помогли мне, Лазарь Моисеевич…»
На следующий день Левин вернулся домой в полночь. «Он лег в постель, стараясь скорее крепко уснуть – не для наслаждения покоем, а для завтрашнего дня». Но через час его разбудил телефон. Помощник доложил, что только что звонили из Москвы и спрашивали, как здоровье Левина, начальника станции, и спит ли он или нет. Левин уже не уснул. Он «посидел немного на кровати, потом оделся и ушел на станцию. Ему пришло соображение относительно нормы увеличения нагрузки вагона…»[84]
Умение льстить легко уживалось в Кагановиче с хамством и грубостью по отношению к подчиненным и, в сущности, беззащитным перед ним людям. По словам того же И. Ю. Эйгеля, в 50-е годы бывший начальник Управления кадров НКПС с восторгом («вот это был руководитель!») вспоминал, как Каганович схватил его, в чем-то провинившегося, за грудки «так, что пуговицы отлетели», и сказал: «Уходи отсюда, а то убью».
