Они окружали Сталина - [29]

Каганович был жесток не только по отношению к крестьянам, но и к рабочим. Когда в 1932 году в Иваново-Вознесенске начались забастовки рабочих и работниц, вызванные тяжелым материальным положением, то именно Каганович возглавил расправу с активистами этих забастовок. Досталось от него и многим местным руководителям. Некоторые из них бойкотировали введенные тогда закрытые распределители для партийных работников и посылали своих жен и детей в общие очереди за продуктами. Каганович оценил их поведение как «антипартийный уклон».

В 1932–1934 годах письма с мест многие адресовали «Товарищам И. В. Сталину и Л. М. Кагановичу». Каганович решал немало идеологических вопросов, так как з Москве было расположено множество учреждений, связанных с культурой и идеологией. В 1932 году комиссия под его председательством в очередной раз запретила представление пьесы Н. Р. Эрдмана «Самоубийца», которая лишь недавно, через много лет после смерти автора, была поставлена Московским театром сатиры.

Кагановичу приходилось решать и вопросы внешней политики. Как свидетельствует бывший сотрудник Наркомата иностранных дел СССР Е.А.Гнедин, основные внешнеполитические решения принимались не в Совнаркоме, а в Политбюро. «В аппарате НКИДа, – пишет Гнедин, – было известно, что существует комиссия Политбюро по внешней политике с меняющимся составом. В первой половине 30-х годов мне случилось присутствовать на ночном заседании этой комиссии. Давались директивы относительно какой-то важной внешнеполитической передовой, которую мне предстояло писать для „Известий“. Был приглашен и главный редактор „Правды“ Мехлис. Сначала обсуждались другие вопросы. Решения принимали Молотов и Каганович; последний председательствовал. Докладывали зам. наркомы Крестинский и Стомоняков; меня поразило, что эти два серьезных деятеля, знатоки обсуждавшихся вопросов, находились в положении просителей. Их просьбы (уже не доводы) безапелляционно удовлетворялись либо отклонялись. Но надо заметить, что Каганович не без иронии реагировал и на замечания Молотова»[55].

В этот же период Каганович – по совместительству – стал также руководителем Транспортной комиссии ЦК ВКП(б). Когда Сталин уезжал в отпуск к Черному морю, именно Каганович оставался в Москве в качестве временного главы партийного руководства. Он был одним из первых, кого наградили введенным в стране высшим знаком отличия – орденом Ленина.

Еще в 20-е годы важным оружием в укреплении власти Сталина стали чистки партии, периодически проводившиеся проверки всего ее состава, сопровождавшиеся массовым изгнанием из нее не только недостойных, но и неугодных людей. Когда в 1933 году в нашей стране началась очередная чистка партии, то Каганович стал председателем Центральной комиссии по проверке napтийных рядов, а после XVII съезда партии и председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). Никто в нашей стране, кроме самого Сталина, не занимал в этот период столь важных постов в системе партийной власти. Именно Каганович как председатель оргкомитета по проведению XVII съезда партии opганизовал фальсификацию результатов тайного голосования в ЦК ВКП(б), уничтожив около 300 бюллетеней, в которых была вычеркнута фамилия Сталина.[56]

В середине 30-х годов в отделе науки Московского горкома партии некоторое время работал А. Кольман. В воспоминаниях об этом периоде своей жизни Кольман писал:

«Из секретарей нашим отделом руководил Каганович, а потом Хрущев и поэтому я, имея возможность еженедельно докладывать им, ближе узнал их, не говоря уже о том, что я наблюдал их поведение на заседаниях секретариата и бюро ЦК, как и на многочисленных совещаниях. Я помню их обоих очень хорошо. Оба они перекипали жизнерадостностью и энергией, эти два таких разных человека, которых тем не менее сближало многое. Особенно у Кагановича была прямо сверхчеловеческая работоспособность. Оба восполняли (не всегда удачно) пробелы в своем образовании и общекультурном развитии интуицией, импровизацией, смекалкой, большим природным дарованием. Каганович был склонен к систематичности, даже к теоретизированию, Хрущев же к практицизму, к техницизму…

…И оба они, Каганович и Хрущев, – тогда еще не успели испортиться властью, были по-товарищески просты, доступны, особенно Никита Сергеевич, эта «русская душа нараспашку», не стыдившийся учиться, спрашивать у меня, своего подчиненного, разъяснений непонятных ему научных премудростей. Но и Каганович, более сухой в общении, был не крут, даже мягок, и уж, конечно, не позволял себе тех выходок, крика и мата, которые – по крайней мере, такая о нем пошла дурная слава – он в подражание Сталину приобрел впоследствии»[57].

Кольман в данном случае, несомненно, приукрашивает образ Кагановича середины 30-х годов. Разумеется, Каганович совсем иначе вел себя с некоторыми ответственными работниками горкома и обкома партии, а тем более на заседаниях секретариата и бюро ЦК, чем с представителями организаций более низкого уровня. Свою грубость и безжалостность Каганович достаточно ярко показал уже во времена коллективизации, о чем упоминается в предыдущем разделе. Старый большевик И. П. Алексахин вспоминает, что осенью 1933 года, когда в Московской области возникли трудности с хлебозаготовками, Каганович приехал в Ефремовский район (тогда входивший в Московскую область). Первым делом он отобрал партийные билеты у председателя райисполкома и секретаря райкома Уткина, предупредив, что, если через три дня план хлебозаготовок не будет выполнен, Уткин будет исключен из партии, снят с работы и посажен в тюрьму. На резонные доводы Уткин насчет того, что план хлебозаготовок нереален, так как урожай определялся в мае на корню, а хлеба и картофеля убрано вдвое меньше, Каганович ответил площадной бранью и обвинил Уткина в правом оппортунизме. Хотя уполномоченные МК работали по деревням до глубокой осени и забрали у крестьян и колхозов даже продовольственное зерно, картошку и семена, план заготовок был выполнен по району только на 68 процентов.