Они были не одни - [13]

— Слушай, староста! Я моим крестьянам всегда желал только добра. Они для меня — как дети родные. Но нужно, чтобы и крестьяне относились ко мне так же, как я к ним. Я не хочу обременять их своим присутствием во время уборки урожая. Поэтому я приеду только на воскресенье, и мы договоримся насчет оброка. Прежде всего вы мне заплатите сто пятьдесят или двести золотых наполеонов — я еще и сам не решил окончательно, — а там видно будет. Что такое в наше время двести наполеонов? Только и хватит на понюшку табаку!.. И, кроме того, не будем забывать, что в нынешнем году выдался на редкость хороший урожай. Не так ли?

У старосты не хватило духу противоречить. Да и что он мог ответить бею, не переговорив предварительно со своим дружком Рако Ферра? На свою беду староста явился к бею не один, а в сопровождении своего помощника, некоего Ташко, — человека, в голове у которого были точь-в-точь такие же мысли, как у этого сорванца Гьики! Нимало не смутившись, Ташко так ответил бею:

— Ты, конечно, прав, бей, но только сто пятьдесят золотых наполеонов — огромная сумма, и селу выплатить ее не под силу. Господин наш знает, как бедно мы живем. Поэтому просим тебя, бей, сжалься над нашими детьми! Меньшую сумму, гораздо меньшую мы, может быть, еще как-нибудь и соберем, но сто пятьдесят наполеонов никак не можем. Я и думать боюсь о таких деньгах.

Староста даже рот разинул, услышав наглые слова этого дурака. А бей нахмурил брови, и лицо у него залилось румянцем гнева. Вперив взгляд в старосту, будто это он, Тири, а не глупый Ташко держал дерзкую речь, и погрозив ему кулаком, бей ответил:

— Это мое дело. А ваше дело — заплатить мне не больше и не меньше как двести золотых наполеонов. Иначе — вон с моей земли, вон из моих владений! Разбойники! Я вам даю хлеб, а вы в знак благодарности предлагаете мне камень! Вы забыли, что я хозяин имения, земли, хлеба и вы должны беспрекословно выполнять мою волю! — Тут он вскочил и, вскипев от ярости, принялся орать: — Разбойники! Собираетесь посягнуть на мои права, на мою собственность! Довольно я с вами нянчился, оказывал вам милости; с сегодняшнего дня я научу вас, как относиться к своему властителю, не будь я Каплан-бей!

Старосте показалось, что под ним разверзлась земля и раскрывшаяся бездна поглотила его. Какой черт угораздил этого Ташко затевать бесполезный разговор? Бей еще долго кричал и грозил. Когда он, наконец, смолк, староста заговорил умоляющим голосом, словно лизал бею ноги.

— Проживи столько, сколько стоят наши горы, бей! Не принимай этих слов близко к сердцу! Мы как-нибудь все уладим. Ведь ты наш господин, наш отец! Не губи нас! Мы все уладим…

— Знаю я вас, мужиков, знаю, что вы за мошенники: вы вроде тех горичан, которые имели дерзость посягнуть на права и владения бедного Малик-бея! Но со мной это не пройдет. Я вам покажу! — процедил бей сквозь зубы и затем закончил решительным тоном: — Чтобы к воскресенью были готовы двести золотых наполеонов и вручены мне полностью. Двести, и не меньше! Слышите? А теперь, разбойники, убирайтесь и передайте сельчанам мои слова!

С поникшими головами вышли крестьяне из дворца.

Вернувшись в село, староста собрал сходку, на которой Ташко подробно обо всем рассказал, а Тири, со своей стороны, добавил, что поначалу бей принял его милостиво, но Ташко своей неуместной болтовней все испортил.

И вот наступил назначенный беем день. Крестьяне, собравшись на площади Шелковиц, переговаривались между собой:

— Двести золотых наполеонов! Двести! Да мы столько и слив не соберем с наших деревьев, а не то что золотых!

Дядя Постол — один из тех стариков, кто имеет обыкновение прежде чем сказать слово, хорошенько его обдумать, — вытряхнул из трубки пепел, снова набил ее табаком, прикурил от трута дяди Эфтима, сделал пару глубоких затяжек и, выпустив через ноздри дым, заговорил:

— Правда, двести наполеонов — это такие деньги, которые нам даже сосчитать трудно, а не то что заплатить! Плохи наши дела!.. Но когда разбойник хватает тебя за горло, надо придумать, как вырваться из его когтей. Он требует с нас две сотни наполеонов дани, хотя весь урожай нынешнего года, включая и кукурузу, не стоит таких денег. Но беда наша в том, что мы никак не можем это ему втолковать. Ему-то что! Выгонит тебя из Дому, заберет все твое имущество, весь скот, урожай, а ты подыхай с голоду посреди дороги. Где тут искать правосудия? Поэтому надо крепко подумать, все заранее решить между собой.

Крестьяне печально переглянулись. Дядя Постол сказал правду, но правда эта показалась всем очень горькой.

— Надо все решить между собой. Правильно. А если бей не согласится с нашим решением, что тогда делать? — задал вопрос один высокий худой крестьянин.

— Эй, дядя Коровеш! Почему молчишь? Скажи, как выпутаться из такой беды? — обратились к старику несколько крестьян.

— И я согласен с тем, что говорил Постол. Надо все хорошенько обдумать. Но сколько бы мы ни думали, положение наше нелегкое. Ведь бей требует ни много ни мало — двести наполеонов! Если бы мы даже продали наших жен в рабство турецкому султану, и то столько за них не выручить! По справедливости бей должен был потребовать с нас от силы наполеонов шестьдесят-семьдесят. Но даже и такие деньги нам трудно собрать. Говорю это, потому что знаю, как у всех обстоят дела. Давайте-ка приблизительно подсчитаем, кто сколько может дать. Ничо — самое большее — два наполеона, Бойчо — один, Постол — полтора, Барули — полнаполеона, Калеш — два без четвертушки… Даст еще один-другой — и наберется у нас пятьдесят золотых монет. Добавим сюда десять наполеонов, которые можно выручить от продажи скота, и станет у нас шестьдесят. Стало быть, до двухсот недостает ста сорока. Где же их взять? Двести наполеонов — деньги нешуточные! Поэтому я думаю, что самое лучшее нам все чистосердечно рассказать бею, все ему высчитать, а потом, приложив руку к сердцу, слезно его просить: «Возьми с нас шестьдесят-семьдесят наполеонов; больше мы дать не в силах. Мы не отказываемся тебе заплатить, но требуй с нас только то, что мы в состоянии собрать». Вот как должны мы ему сказать.