Онга - [3]

Только тогда, когда за ней закрылась дверь спальни, она ощутила, что страх немного отпустил. Задвинула щеколду — и стало ещё легче. Конечно, Вукола запертая дверь не остановит. Но всё равно так спокойнее. Может, он ещё не скоро и придёт…

Время в ожидании тянулось неимоверно долго. Онга попыталась было рукодельничать, но нитки путались, а иголки ломались в напряжённых пальцах. Хождение по комнате вскоре тоже утомило, и она забралась на кровать. Поджала ноги, свернулась уютным колечком — и не заметила, как задремала.

Снилось что-то яркое и горячее. Наверное, солнце. Осознать сон Онга не успела, потому что шум за окнами буквально выдернул её из блаженного забытья. Подскочив от неожиданности, она села на кровати, обхватив руками поджатые к груди ноги.

Пьяные голоса вразнобой орали что-то похабное. Кто-то затянул неприличную песенку, с первых слов которой Онга вспыхнула до корней волос. Сердце забилось бешено, отдаваясь в ушах гудящим шумом.

Над общим гомоном взлетел голос Вукола, разом обрезав нетрезвые выкрики.

— Лес ждёт вас, братья!

В подтверждение его слов Лес всколыхнулся волной сухого шёпота «ш-ш-ш-дё-о-о-от…». Ветер, улёгшийся с приходом Вукола и до этого молча выжидавший, взвизгнул, взметнулся и рванул по макушкам деревьев, подвывая тонко и нетерпеливо. Вслед за ним взвился единоголосный и до умопомрачения пугающий этим единством вой. Онга так и обмерла — началось! Ночь Обращения!..

Вой оборвался так же внезапно, как и возник. Несколько секунд до слуха Онги ещё доносился шелест сухой листвы, сминаемой массивными лапами бегущих вервов. Потом воцарилась тишина — глубокая, полуобморочная, как её страх.

Вскоре Вукол постучал. Трижды. Твёрдо. Уверенно. Не обратился, человеком пришёл!

Онга спрыгнула с высокой кровати и подбежала к двери. Лихорадочно провела по волосам — коса во время сна наверняка растрепалась. Но какая теперь разница…

С усилием потянула щеколду и толкнула дверь от себя. Вукол стоял на пороге, вперив в неё тяжёлый, сумрачный взгляд.

Онга замерла на вдохе. Боясь сделать что-то не то, деревянно поклонилась, повела рукой, приглашая войти, отступила к стене и застыла истуканом, ощущая лопатками холод, идущий от неё. Вукол хмыкнул и шагнул вперёд.

— Дыши давай, глупая! Сомлеешь ещё, а мне не нравятся полуживые женщины.

Закрыв дверь, он подошёл почти вплотную и потянул носом воздух. Ноздри его на мгновение хищно дёрнулись.

— Что ты недавно делала?

— Я… — Онга запнулась, ожидая чего угодно: удара, гневного окрика. Но он держался спокойно, молчал, и в его молчании не было ничего недоброго.

Тогда она набрала полную грудь воздуха и выпалила, по-прежнему избегая смотреть на него:

— Я купалась в русальей воде!

Вукол хмыкнул.

— Ну и молодец. Правильно сделала. Смыла старые следы и запахи. Русальей так русальей, я не суеверен. Сейчас ты пахнешь водой, собой и… — ноздри его снова дёрнулись, — кровью. Отворот делала.

Не спрашивал — утверждал. Онга пробормотала: «Да», чувствуя себя полной дурой. Он усмехнулся.

— Сразу говорю — не сработал твой отворот. И на будущее — на меня магия не действует.

Неожиданно мягким жестом он взял Онгу за подбородок и повернул её голову, побуждая смотреть на него. Внутренне обмирая, она взглянула. Вукол смотрел серьёзно, изучающе, но в глубине карих глаз таилась усмешка. Рука его, как и всё тело, была напряжена, плотные мышцы так и бугрились под смуглой кожей, но он сдерживал себя, похоже, не желая её пугать. Всё не так. Совсем не так. Всё шло совсем не так, как она думала.

— Я вот понял, кто ты. Лиска ты. Рыжая моя… — Вукол наклонился, почти касаясь щекой её шеи. Сделал глубокий вдох. — Сладкая девочка… Боишься меня?

Вопрос застал врасплох. Онга неопределённо мотнула головой. Потом пожала плечами.

Вукол, пристально наблюдающий за ней, усмехнулся.

— Ну же, честно говори. И вообще никогда мне не ври, я почую.

Она собралась с духом:

— Боюсь.

— Умница. Правду говоришь. — Вукол привлёк её к себе так близко, что она услышала, как тяжело и мерно бьётся его сердце. — Не бойся. Я не хочу тебя обидеть. Да, тебе будет больно, но не потому, что я этого хочу. Просто в первый раз вам обычно бывает больно.

Он наклонил голову и прошептал чуть ниже уха, в шею, отчего кожа Онги сразу же пошла жаркими «мурашками»:

— А потом тебе понравится… Чую, горячая ты.

После, отодвинувшись, сказал уже обычным голосом:

— Косу распусти, не люблю возиться с вашими гривами.

Она послушно потянула руку за спину, нащупала пушистую кисточку толстой медной косы и принялась расплетать, не сводя с него заворожённого взгляда. Онга чувствовала, что в ней поднимается тёмная волна — и это было внове, это тревожило, будоражило, сводило с ума обещанием чего-то, прежде небывалого. Когда она завела руки за голову, чтобы высвободить тугие пряди на затылке, взгляд Вукола переместился на её грудь и так ощутимо затяжелел, что её бросило в жар и предательски задрожали пальцы.

После он молчал, но если бы и говорил, Онга всё равно бы его уже не услышала. Пальцы его, погружаясь в её волосы, то и дело, касаясь словно бы ненароком, поглаживали шею, лопатки, проходили вдоль позвонков, раз от разу опускаясь всё ниже, и от этого у неё шумело в голове и слабели ноги. Губы, внезапно пересохшие, приоткрылись сами, едва ощутив прикосновение его губ. А дальше она закрыла глаза и её не пугало уже ничего: ни его язык, уверенно проникающий в её рот; ни ладони, сжимающие грудь, — сперва через ткань рубахи, а потом стягивающие мешающую одежду и приникающие — кожа к коже, тепло к теплу. Жажда к жажде шли они — нет, он уже нёс её, нёс к кровати и целовал, не давая опомниться. А она и сама не хотела, поэтому тянулась к его губам, к нему, за ним — всем телом, всем своим только что открытым и уже неуправляемым желанием…