One for My Baby, или За мою любимую - [12]

— Привет, мам, — говорит отец, целуя ее в лоб. — Всё сплетни читаешь?

— Привет, ба, — улыбаюсь я, проделывая тот же ритуал.

У нас в семье любят целоваться. Кожа у бабушки нежная и сухая, чем-то напоминающая бумагу, полежавшую на солнце. Она поднимает на меня свои слезящиеся голубые глаза и медленно качает головой.

Я беру ее за руку. Я люблю свою бабуленьку.

— Не везет, Элфи, — произносит она. — Опять мне не везет, внучек.

Я замечаю, что в руках она держит лотерейный билет. Это один из наших с бабушкой еженедельных ритуалов. Она всякий раз искренне изумляется, что опять не удалось выиграть в лотерею десять миллионов фунтов. Каждое воскресенье она приходит к нам на обед и на полном серьезе возмущается и негодует по поводу своей неудачи. И всякий раз я ей соболезную.

— Не везет, ба? Ничего страшного, повезет в другой раз.

— В понедельник на работу, Элфи. — Бабушка улыбается, прекрасно зная, что ни ей, ни мне завтра никуда идти не надо. Потом начинает методично рвать лотерейный билет. Кажется, что на это уходят все ее силы, и она задремывает после успешного выполнения задачи.

Сквозь высокое окно я вижу, как мама сгребает в саду опавшие листья. Хотя иногда создается впечатление, что она чувствует себя не в своей тарелке в этом огромном новом доме, купленном на гонорары отца, мама просто обожает наш сад.

Она замечает меня и улыбается, подпрыгивая на одном месте и надувая щеки. Через несколько секунд до меня доходит, что мама пародирует мою пробежку в парке. Я приветствую ее, подняв вверх большие пальцы обеих рук, и она снова принимается сгребать листья, улыбаясь чему-то своему. Знаю, она рада, что я выбрался из дома, чтобы, по ее любимому выражению, «немного подышать и проветриться».

Хлопает входная дверь, и через несколько мгновений появляется миловидная молодая женщина. Она выглядит пародией на актрису Камерон Диас — почти глянцево-карикатурное сочетание светлых волос, голубых глаз и лыжного загара. Это Лена, наша домработница-чешка, очень толковая особа. Ее лицо принимает чуть глуповатое выражение лишь иногда, когда она завтракает хлопьями из отрубей и, сидя на стуле, пританцовывает в такт музыке.

Лена вовсе не глупышка, просто она еще очень молоденькая. Порой кажется, что она ко мне «неровно дышит». Этакая детско-подростковая влюбленность. Возможно, придется ей как можно деликатнее объяснить, что я вовсе не ищу новых отношений. Она, безусловно, красивая девушка, и даже очень. Однажды наш почтальон засмотрелся на нее так, что въехал на велосипеде прямо в фонарный столб, усеяв пол-улицы рекламными буклетами и воскресными приложениями. Даже странно, что я не обращаю на нее внимания. А может, в этом как раз ничего странного и нет.

Стук двери выводит бабушку из дремы, и она радушно улыбается Лене, очевидно принимая ее за какую-то дальнюю родственницу.

— Простите, что опоздала, — говорит Лена на таком хорошем английском, словно прожила здесь полжизни. — Метро по воскресеньям — просто ужас какой-то! Сейчас займусь обедом.

— Это со-вер-шен-но все равно, — медленно выговаривает бабушка.

Бабуля наша, помимо всего прочего, считает, что Лена или глухая, или тупая, или двух слов по-английски связать не может, или же все, вместе взятое. Она показывает на меня:

— Он нет голодный.

— Вот и чудно, — улыбается Лена. Она говорит на пяти языках и учится на магистра экономики в колледже при Лондонском университете. — Тотчас приступаю.

— Я помогу, — говорит отец.

— Нет-нет, спасибо большое.

— Нет уж, позвольте.

Они скрываются на кухне, а мы с бабушкой смотрим какую-то новую программу, где люди колотят друг друга, потому что один из них вдруг обнаружил, что его подружка оказалась… мужчиной. Никогда раньше такого не видел. Даже глупость и та нового образца.

Из кухни слышится смех — это отец с Леной разгружают посудомоечную машину.

Я никогда не замечал, чтобы отец что-то делал или помогал по хозяйству. И это тоже что-то новенькое.

3

Я гуляю по китайскому кварталу Лондона.

С тех пор как вернулся домой, я занимаюсь этим целые дни напролет. Я еду на подземке в Уэст-Энд и сразу же направляюсь в этот небольшой лондонский уголок, где улицы имеют одновременно и китайские, и английские названия. Именно тут я и гуляю часами.

Сюда можно попасть тремя способами: через Уордур-стрит с запада, Макклесфилд-стрит с севера или Ньюпорт-Корт с востока. Я прохожу по одной из этих широких шумных улиц, пока местность не начинает пробуждать во мне нежные ностальгические воспоминания. И тогда кажется, что я вернулся на другой конец света.

Проходит всего несколько минут — и вот я уже снова будто бы очутился в Гонконге. Нет, здесь, конечно, не увидишь зазубренную линию горизонта, состоящую из контуров небоскребов, не порадует глаз знаменитый шумный порт или величественная горная вершина. И все же тут много такого, что я наблюдал каждый день, когда жил в Колуне или проводил свободное время в Ванчае.

Из витрин на меня смотрят пластиковые утки, приглашающие зайти в магазин, а вокруг шныряют симпатичные девчонки со сверкающими черными волосами, без умолку болтая по своим разноцветным мобильным телефонам. Пожилые люди со вставными золотыми зубами ведут за собой очаровательных малышей, блестящие темные глазенки которых напоминают драгоценные камни. Молодые мамаши горделиво выступают с детьми, разодетыми по последней моде. Юные сорванцы с зачесанными назад волосами важно шествуют по улицам с независимым видом. Спешат на работу официантки, одетые в одинаковую форму. Некоторые из них уже надраивают до блеска крошечный квадратик асфальта перед входом в такой же малюсенький ресторанчик. А возле задней части здания, там, где в ресторане за зеркальным стеклом расположена кухня, клубами стелется пар. И туда же, с черного хода, рабочие в грязных, засаленных жилетках заносят огромные коробки с замороженной рыбой.