Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985—1999 гг. - [42]

Строительство Волгодонской атомной станции прикрыли в девяностом году вместе со многими другими по всему Союзу – не было денег, а народ протестовал. Позднее в Ростовской области власти решили расконсервировать стройку. Против встали здешние казаки, вскоре об этом по сарафанному радио узнали экологи. Волгодонск – это полная глушь, и вдруг здесь появляется куча народа со странными прическами. Кажется, жители тогда же впервые увидели иностранцев.

Мы делали плакаты на русском, но, как потом выяснилось, с кучей ошибок. Приехавшие радикальные феминистки сделали надпись "Лесбиянки против АЭС". На городской площади недалеко от водохранилища организовали панк-фестиваль – казаки были в шоке. Во всем лагере было буквально три человека, которые что-то могли связать по-английски. Я просто кивал, когда мне что-то говорили.

Как-то мы вышли из штаба, а на выходе сидели классические гопники, которые постоянно жрали семечки. Они очень хотели познакомиться, но общего языка мы так и не нашли. К тому времени я путешествовал около семи недель и, по правде, я устал бомжевать – гостиницами я не пользовался, а спал у случайных людей или буквально под кустом. Кто считал себя участником "Радуги", тот и приезжал в лагерь. Из этого было много хаоса и проблема кадров – в лагерях не было фильтрации адских алкоголиков. На самом деле, все бухали всегда, но были люди, которые кроме алкоголизма были настроены на что-то еще. В принципе ситуация была относительно под контролем, а обострилась позднее.

Когда руководство стройки на АЭС осознало, что протест не успокаивается, то приказало трем сотням строителей всех укатать. Демонстранты сцепились наручниками, а руки вдели в бочки, заполненные цементом и камнями. Когда в Германии такое происходит, то власти вызывают специалистов, и уже через восемь часов кропотливой работы бочка наконец ломается. В России же всё гораздо проще – тебя просто фигачат, пока ты наконец не отпустишь руки. Нападение закончилось сожжением палаток. Тем не менее уже на следующий день лагерь протеста опять продолжился, и для меня это было самое потрясающее. Я сделал вывод, что ребята серьезные и готовы идти до конца.

В девяностые половина экокампаний добивалась успеха, так как в России привыкли ничего не делать законно. Здесь всегда нарушаются законы, и никто не парится. Однако когда кто-то начинает мутить воду, опираясь на политическое давление, то появляются шансы на изменения. В России тех лет политическая система еще не сложилась. В то время люди, которые орут на улице, уже завтра могли быть во власти.

В таких условиях местные власти начинали нервничать, а люди поддерживали экологов. Да и никому не улыбалось жить рядом с вредным производством. Понятно, что когда дело касается кавказских нефтепроводов, то уже никто ничего не сделает. Когда "Хранители радуги" пытались связаться с нефтяной отраслью, то они пролетели – в этой стране всё держится на нефти и газе. Вокруг экологических тем всегда звучало много конспирологии. При любых протестах местные газеты, подконтрольные властям, любили мусолить тему секретных планов Запада по развалу России. Органы открыто меня никогда не расспрашивали, что я тут забыл. Только в лагере на Азове против строительства терминала по перевалке ядовитого химического вещества местные менты пытались узнать, не иностранный ли я эмиссар российских активистов.

Со временем экологи стали получать гранты – они были небольшие, но из-за разницы уровня жизни даже на такие крошечные суммы из ЕС и США можно было снять офис, платить зарплату сотрудникам и печатать журналы. Я привез соратникам в Петербург, город трех революций, украденные в Хельсинки модемы, но ни у кого здесь не было ноутбуков. Автобусный билет, когда я переехал в Москву, стоил два рубля – в несколько десятков раз дешевле, чем в Хельсинки. Я был настоящим богачом со своей студенческой стипендией. Окончательно я перебрался в Россию в девяносто девятом году – я изучал информационные технологии в РУДН, так как мне не хотелось быть единственным иностранным студентом по обмену, как в МГУ.

Нельзя сказать, что Финляндия – это унылая страна, но я не видел здесь перспектив. Это последняя страна мира, где народу нужен анархизм. Здесь в последнюю очередь случится революция – ты можешь делать зоозащитные пикеты и вегетарианские кафе, и, конечно, тебя никто не будет ждать с ножом у подъезда. Революция здесь – задача не самая простая, но обиднее всего, что если она удастся, то ни на что не повлияет. Самое сильное впечатление произвела поездка на захваченный рабочими завод под Выборгом. Предприятие захватили, поскольку сотрудники подозревали нового владельца в желании распродать имущество, которое было недавно модернизировано. Работяги с бумажного комбината почти год сами управляли производством и показывали, что капитализм – это не единственный путь развития.

Я сразу включился в поддержку участников "Новой революционной альтернативы"[41], которых обвинили во взрывах приемной ФСБ и памятника Николаю II. Участники были связаны с "Хранителями" и анархистами. Но дело НРА мне казалось очень грустным и маргинальным, ведь люди пошли на адский риск и мало чего добились, в итоге испортив свою жизнь. Впрочем, по нынешним меркам полученные сроки от 4 до 6 лет – это вовсе не сроки. Сейчас бы за те же вещи дали по 14-16 лет. Помню, носили передачку в ветхую, затхлую Бутырку, и нас караулили шпики. Всё это напомнило старые дореволюционные рассказы. Финская тюрьма, конечно, комфортней – я получил срок, когда по политическим причинам отказался служить в армии.