Она и кошки - [12]

Решительно швырнула в мусорное ведро мягкий, пропитанный оливковым маслом сыр и ломтики помидора, так больше к ним и не притронувшись. Надкусила хлеб, но он оказался непропеченным и прилипал к зубам, безвкусный, как веревка. Вспомнила душистый ломбардский хлеб с хрустящей корочкой. Здесь на побережье настоящего хлеба не найдешь. Навела порядок на кухне: подобрала с полу крошки, вытерла влажной тряпкой след от бутылки на пластиковом столе. На донышке оставалось еще немного вина — только место в холодильнике будет занимать. Вылила в стакан и допила.

Теперь она чувствовала себя почти хорошо, только в сон клонило. Опущенные жалюзи создавали в комнате иллюзию прохлады. Тоска прилегла и по обыкновению (это у нее вошло в привычку перед сном) начала заниматься аутотренингом, то есть выбрасывать из головы и сердца все нехорошие мысли и чувства. Вот она идет по улицам, где любил бродить Марио. Но не там, где они гуляли вдвоем после свадьбы, нет, по тем улицам ходил он один, до нее, и она еще ничего не знала об этом необыкновенном человеке, сильном, нежном и по-житейски мудром, который многому ее научил. Хотя образование имел всего пять классов, а ей недоставало двух лет, чтоб получить диплом бухгалтера. Тоска пошла наперекор матери, когда объявила, что выходит замуж за человека необразованного и необеспеченного. Марио работал сапожником. Мастерская, которую он, вернувшись с войны, открыл в начале проспекта Гарибальди, принадлежала не ему — он взял ее в аренду. Сапожник он был отменный и, казалось, вкладывал душу во все, чего бы ни коснулся. В то время они и не думали о деньгах, а просто жили спокойной, беззаботной и наполненной жизнью. Марио много читал, и она узнала от него гораздо больше, чем в школе. Играл в любительском театре и постепенно приобщал Тоску к другому миру, далекому от скучных бухгалтерских отчетов, которые, впрочем, не слишком обременяли ее на службе. Остальное же время проходило как в сказке: зимними вечерами Марио произносил для нее одной звучные монологи из пьес, а потом она со счастливо замирающим сердцем вновь слышала их на премьере. Книги, музыка, ужины с друзьями в одной из остерий их района или на набережной, по воскресеньям пикники на берегу Тичино и походы на футбольные матчи.

Марио в отличие от Тоски не был коренным миланцем, он родился в деревне между Кремой и Кремоной, там и ремеслу выучился; когда бывал свободен, помогал своим старикам копаться в земле. Война оторвала его от родных мест почти на десять лет. Заслужил медаль, вернулся старшим сержантом и решил, что земля не для него: стал работать сапожником, повстречал Тоску, и они прожили шестнадцать счастливых лет.

Она вздохнула: теперь бы ему было шестьдесят семь, почти шестьдесят восемь, — она подсчитала, сколько месяцев оставалось до дня его рождения. Он был с четырнадцатого года. Из этого призыва Муссолини мало кого пощадил, почти никого в живых не осталось. Да, такого счастья мне уже не испытать, подумала она и устыдилась этой мысли. Сдвинулась на край постели, где простыня была не нагрета. Пятьдесят лет — это возраст, но нельзя же отказывать себе во всем… Вот-вот, только начни об этом думать и уже не удержишься, покатишься все ниже и ниже. Чтобы не растравлять в душе ненависть к себе самой, она встала, пошарила на столике в поисках сигарет и спичек, закурила и постаралась переключиться на воспоминания об улицах, по которым Марио ходил один.

Глядя на него, она не переставала удивляться его способности делать все с таким изяществом, какое несвойственно деревенским людям. Какие у него были руки! Сама она ужасно неловкая: то тарелку разобьет, то чашку, то статуэтку. Домашнее хозяйство она вела всегда старательно. Поначалу приходила в отчаяние: ведь как хотелось, при том что служба отнимала у нее большую часть времени, чтобы в доме все было как надо. А потом перестала огорчаться, даже забавлялась, видя, что нет такой вещи, которую Марио не мог бы наладить, починить, склеить. К примеру, перегорит провод или засорится раковина — он тут же, не дожидаясь жениных упреков, вынимает необходимые инструменты (они в идеальном порядке были разложены в двух ящиках разного цвета), и немного погодя все опять работает как новое: радио играет, вода течет, лампочки горят. «На войне всему научишься», — бывало, говорил он. Марио так умел рассказывать о боях, однополчанах, походах, об Африке, о России и о множестве итальянских городов, где он побывал, прежде чем отправиться на фронт, что война стала для нес чем-то обыденным. Стоило ей подумать о войне, как в мозгу начинал прокручиваться короткий и, наверно, глупый фильм по сценарию, ею самой придуманному: изба, снежная или песчаная пустыня, солдаты, поющие хором во дворе казармы, столовая, где на обед подают равиоли с местным сыром и крапивой, которую собрали всем взводом. А Марио неизменно с губной гармошкой, то веселящей, то навевающей воспоминания. Так здорово на ней играл, такие грустные выводил переливы, называя их «вариациями»! От самых незатейливых песенок в его исполнении сжималось сердце или голова шла кругом.