Она друг Пушкина была. Часть 2 - [82]

— записала Фикельмон 26 октября 1831 года.

Среди знакомцев Пушкина, удостоенных и внимания Фикельмон, был граф Николай Александрович Самойлов, до 1827 г. капитан л.-гв. Преображенского полка. Он приходился двоюродным братом H. Н. Раевскому-старшему и родным братом Софии Александровне Бобринской. Был супругом известной своей экстравагантностью Юлии Павловны Самойловой (1803—1875), чей образ бесконечно повторял в своих полотнах Брюллов. Брак, заключённый по настоянию семьи, оказался несчастливым, супруги жили «в разъезде». Выходки Самойловой забавляли Петербург и Москву. Сестра Поэта Ольга Павлищева сообщала мужу в письме от 31 августа 1831 г. из Павловска в Варшаву об очередной выходке Юлии Павловны: Кстати, о новостях: его величество разрешил графине Самойловой удалиться при условии не появляться ни в Москве, ни в Петербурге. Недавно она вздумала устроить деревенский праздник в своей Славянке, наподобие праздника в Белом Доме Поль де Кока, поставили шест с призами — на нём висел сарафан и повойник: представьте себе, что приз получила баба 45 лет, толстая и некрасивая! Это очень развлекло графиню, как вы можете представить, и всё её общество, но муж героини поколотил её и всё побросал в костёр. Ты осрамила себя и меня на целый век, вот тебе и сарафан, и повойник! Тогда графиня велела дать ей другой и приказала носить его как награду за ловкость. Говорят, что офицеры, которые явились без позволения на этот праздник, назавтра были под арестом. Графиня Самойлова прекрасно себя чувствует и очень весела…[181]

После смерти Самойлова в 1842 г. Юлия Павловна вышла замуж за итальянского певца Перри, но прожила с ним недолго — Перри скончался в 1846 г. Третьим её мужем стал граф Шарль де Морне, французский дипломат.

На этом вечере у Давыдовых интересным был только Самойлов, красивый, великолепный, прекрасно беседующий, обладающий осанкой и манерами хорошего общества, хотя ему и приписывают все самые дурные пороки; я не нашла в нём ничего, что внушало бы к нему доверие, он представляется мне злым гением! — записала в дневнике Фикельмон 11 апреля 1833 г. после встречи с Самойловым у его родственников — по всей вероятности, в семье двоюродного племянника Владимира Петровича Орлова-Давыдова, петербургского губернского предводителя дворянства, и его жены Ольги Ивановны, урождённой княжны Барятинской.

Из мелькающих в записях Фикельмон модных мужчин Петербурга выделю ещё двоих — Кирилла Александровича Нарышкина и князя Александра Ивановича Барятинского, брата уже упоминаемых княжон Марии (пассии Дантеса) и Леониллы (второй жены князя Л. П. Витгенштейна). Оба они в списке пушкинских знакомых.

К. А. Нарышкин — обер-гофмейстер, камергер, член Государственного совета, дядя В. А. Соллогуба. Он несколько раз упоминается в дневнике Пушкина и в его письмах к жене. Известный петербургский остряк. Одну из его острот Пушкин сообщает в письме к Наталье Николаевне от 17 апреля 1834 г.

Вот его портрет из дневника Фикельмон: Что касается мужчин, один из красивых — Нарышкин. У него очаровательные глаза, нечто изысканное во всём облике и интересное меланхолическое выражение лица.

К А. И. Барятинскому Пушкин питал дружескую приязнь. Вместе с Соболевским хлопотал об отсрочке платежей заимодавцам погрязшего в долгах князя. Александр Иванович слыл умным и начитанным юношей. Его обманчивая внешность ввела в заблуждение даже проницательную Фикельмон:

Барятинский — жемчужина среди адъютантов. Его лицо едва ли можно назвать красивым, но он очень умён, с выразительной физиономией и красивой осанкой. — Запись 21 июля 1833 года.

А между тем в русской литературе трудно найти более уничтожающую характеристику, какую дал ему князь Пётр Долгоруков в своих «Петербургских очерках». Бездарный ученик юнкерской школы за неспособностью не сумел даже выдержать выпускных экзаменов. По сей причине был определён не в гвардию, а в армейский лейб-кирасирский полк. Подруга императрицы княгиня Барятинская сумела добиться назначения сына адъютантом цесаревича. Ограниченность ума, отсутствие знаний, бездарность, внутренняя пустота, прикрытые наружным лоском и светской элегантностью, оказались весьма по вкусу наследнику престола, по словам Долгорукова, не терпевшего людей умных, учёных, литераторов.

Оба они были весьма лукавы; адъютант был хитёр и тонок, великий князь считал себя хитрым и тонким; адъютант подыскивался усердно под милость и под доверенность; никто не умеет лучше Барятинского являться вкрадчивым, искательным, льстить и угождать при сохранении наружного вида всей величавости, подобающей кандидату в вельможи. Мы говорим «кандидату», потому что в стране самодержавия, в стране произвола и бесправия истинных вельмож быть не может, существование аристократии невозможно, а бывают лишь «холопия», рабы сиятельные, превосходительные, рабы богатые, в звёздах и в лентах, но всё-таки рабы[182].

Барятинский был типичным представителем молодёжи своего времени. Покупал книги, просматривал их, читал предисловие, примечания, первые и последние пятнадцать-двадцать страниц, а потом с учёным видом знатока