Она друг Пушкина была. Часть 2 - [67]

— грех общий: я сам в молодости, когда она была именно прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами…[149] Другая, неразгаданная, Елена была, вероятнее всего, Завадовской. Придерживаюсь утверждения Вяземского, что Нина Воронская — Завадовская. Письмо Вяземского, в котором он передаёт привет Нине Воронской, написано Пушкину 23 января 1829 г. Выше я уже обратила ваше внимание на дату начала работы над 8-й главой «Онегина» — 24 декабря 1829 года. А это означает: определённая опытность, позволившая Поэту вывести Завадовскую в образе Воронской — Клеопатры Невы, была приобретена значительно раньше. И наконец, последнее — Собаньская появилась в Петербурге в начале 1828 г. Весь этот и следующие полтора года прошли для Поэта в сумбуре чувств к ней и мучительных метаниях от Ушаковой к Олениной, от Олениной к Закревской, в стремлении заглушить страсть к невероятной польке попытками увлечься другими и даже бесплодными предложениями о женитьбе. В 1829 г. в жизни Пушкина не было места для Завадовской. Но в памяти ума и сердца она осталась.

Поищем следы этой памяти в творчестве Пушкина. Была ли во взаимоотношениях Пушкина с Завадовской ситуация, подобная той в вышеприведённом отрывке из произведения «Через неделю буду в Париже»? Возможно, была. А может, она — отголосок светских сплетен о Завадовской по поводу её такого очевидного, такого неприкрытого, взаимопоглощающего романа с Апраксиным. Что бы ни говорили о Завадовской, она обладала бесспорно прекрасным качеством — абсолютным презрением к мнению толпы. Позволю ещё раз повторить слова благовоспитанной милой посланницы: Два существа, целиком поглощённые друг другом, представляют чересчур яркий контраст с напускной благопристойностью петербургских дам. Прекрасная, гордая, холодная, она царила в петербургском обществе, выставляла напоказ свои чувства — таить их, разыгрывать равнодушие к обожаемому человеку было ниже её достоинства.

Когда отшумел «жаркий» с ней роман, Пушкин, как это часто с ним случалось, сохранил дружеские отношения со своей возлюбленной. И совсем естественно продолжал интересоваться её жизнью. Описанная Фикельмон и взволновавшая свет история загадочного исчезновения Завадовской из общества в зимний сезон 1830/31 г. — из-за болезни или сердечной муки — не могла пройти мимо внимания Поэта. Бесспорно, это вынужденное отсутствие было следствием её отношений с Апраксиным. Событие это не просто запечатлелось в памяти Поэта, оно словно довлело над ним и постоянно искало отражения в творчестве.

Графиня Д., уже не в первом цвете лет, славилась ещё своею красотою. 17-ти лет, при выходе её из монастыря, выдали её за человека, которого она не успела полюбить и который впоследствии никогда о том не заботился. Молва приписывала ей любовников, но по снисходительному уложению света она пользовалась добрым именем, ибо нельзя было упрекнуть её в каком-нибудь смешном или соблазнительном приключенье. Дом её был самый модный. У ней соединилось лучшее парижское общество.

Это отрывок из «Арапа Петра Великого». В главе о Собаньской я доказывала, что она послужила прототипом для образа графини Д. Я и не думаю отказываться от своих слов. Но не был бы Пушкин великим Поэтом, коли буквально списывал бы своих героев с натуры. Неслучайно на роль Татьяны Лариной претендовало так много светских красавиц того времени — Анна Керн, Наталия Кочубей-Строганова, Аграфена Закревская, Екатерина Орлова. Многие находили в ней черты Наталии Фонвизиной-Пущиной. Сама я утверждала, что Татьяна 8-й главы — Собаньская. Та же участь постигла героиню в «Арапе». В ней несомненно проглядывают черты Собаньской — письмо Ибрагима к графине Д. — чуть ли не буквальное повторение содержания двух писем Пушкина к Каролине. Но во внешнем облике графини Д., как и в некоторых штрихах её жизнеописания, проглядывает Завадовская. Она также вышла замуж в семнадцать лет, не успев полюбить будущего супруга, а беспечный, но добрый малый Завадовский, погружённый в удовольствия света, впоследствии никогда о том не заботился. Её дом был одним из модных домов Петербурга. Расточительный Василий Петрович, подобно брату, безоглядно промотал свою долю отцовского состояния. В 1833 г. после смерти кузена граф получил огромное наследство, и Завадовские с большим вкусом и роскошью отделали свой дом с залами в стиле Людовиков XIV и XV, обставили его выписанной из Англии мебелью. Весь Петербург ездил осматривать его, как некую диковинку. А Жуковский воскликнул: Так хорошо и мило и изящно, что не знаешь, как и быть: разве взять ноги в руки.

Помните, Козлов сказал о Завадовской — она пленяет каким-то чувством доброты. Те, кто ближе знал Елену Михайловну, отмечали её естественность, милое и доброе обращение с людьми. Именно такой предстаёт она в дневнике князя Лихтенштейна, о котором пойдёт речь в следующей главе. Пушкин в «Арапе» говорит о графине Д.:

Её глаза выражали такое милое добродушие, её обхождение с ним было так просто, так непринуждённо, что невозможно было в ней подозревать и тени кокетства.

Завадовская, по отзывам всех современников, не была кокеткой — слишком она хороша была для этого!