Она друг Пушкина была. Часть 2 - [45]

Долли не было среди гостей Сенявиной. Потом из дневника Фридриха Лихтенштейна узнаем, что этот вечер состоялся ещё до приезда Фикельмонов в Россию. С Александрой Васильевной посланница познакомилась на каком-то приёме. И сразу же записала своё впечатление — существо из газа и бантиков. Но скоро это воздушное создание покорило посланницу очарованием, умом и непосредственностью — прелестная и единственная из женщин, которая мне близка по духу… Она столь мила и любезна, что не любить её невозможно. Они быстро подружились. Когда Сенявина уехала в заграничное путешествие, Долли скучает, без неё в компании — брешь, которую некем заполнить… Сенявина вернулась, Фикельмон в восторге — она снова здесь, ещё прелестнее и живее. Несколькими днями позже отметила: У неё прелестное лицо и манеры, и я её действительно люблю. Фикельмон отличает и её сестру баронессу Елизавету Мейендорф — ещё одну светскую приятельницу Пушкина: Высокая, с стройной осанкой. В зависимости от вкуса она может сойти в равной степени и за красивую и за непривлекательную. Я нахожу её красивой. Она весёлая, живая, кажется остроумной, несколько ироничная и самоуверенная… Через несколько дней ещё одна запись о сёстрах: Они так привязаны друг к другу, что просто трогательны. Мадам Мейендорф — приятная компаньонка в обществе, её весёлость и живость заряжают окружающих; я всегда охотно буду принимать её в своём салоне. Но Сенявина — более привлекательна; у неё прелестное лицо с какой-то смесью кротости и очаровательной живости.

30 апреля 1830 г. Мейндорфы уезжают в Париж. Камергер Александр Казимирович, чиновник Департамента мануфактур и внутренней торговли, назначен представителем во Францию, где, по свидетельству современников, исполнял роль русского агента.

Сегодня простилась с Бетси Мейендорф, которая уезжает в Париж, месту назначения её мужа. Мне очень жаль с нею расставаться; она очаровательно весела и вносит в салоны оживление. Она и её сестра — единственные дамы в Петербурге, которым присуща естественность европейцев. Здесь же все женщины скованны, суетны и претенциозны.

О супруге Сенявиной, славнейшем малом Иване Григорьевиче, Фикельмон сказала жёстко, но, видимо, справедливо, со свойственным ей умением видеть нутро человека:

Мадам Сенявина печальна и уныла, и, по-моему, причина этому исключительная невзрачность её супруга; в самом деле для женщины с душою это чувство превосходства над мужем равносильно несчастью.

Неожиданно сквозь показное, наигранное очарование в Сенявиной вновь проглянуло существо из газа, цветов и бантиков. Долли как-то сказала о себе: Я читаю по лицу человека. За эту проницательность её и звали сивиллой. Вспомним сбывшиеся предсказания о H. Н. Пушкиной. Её первое впечатление о Геккерене. Но иногда графиня поддавалась очарованию масок, которыми люди в театре жизни прикрывают свою сущность. Маскарадный эффект зависит от ума, хитрости, воспитания человека. И, как правило, обратно пропорционален его духовности и душевности. В беде человек лучше всего познаётся. Летом 1832 г. заболела сестра Долли — Екатерина. Боли в груди, кашель — симптомы пневмонии. Из-за болезни осталась в городе. Фикельмон же с семьёй переехала на Чёрную речку. Лечивший Екатерину Арендт предупредил, что за больной требуется тщательный уход. Долли ежедневно ездила в город навещать больную. Погода стояла холодная, будто октябрь на дворе. Елизавета Михайловна тоже расхворалась — очередной нервный кризис. Долли борется с меланхолией.

Каждый вечер приходят гости, но, когда у тебя тревожно на душе, всё становится таким бесцветным, неинтересным; беспокойство о тех, кого мы любим, — медленный яд, разрушающий всякое общение ума. Салонные приятели становятся тогда неприятными. Человек нуждается в искренней заинтересованности, в таком друге, который разделяет твои беды, а не маскируется показным сочувствием. Мне кажется, нет ничего злосчастнее обнаружить подобное показное приятельство там, где ты надеялся, что оно искренное. Подобное случилось с Сенявиной. Она показывала себя такой милой, что я поверила в её нежность ко мне и всем сердцем отвечала ей тем же. Но с тех пор, как разболелась Екатерина, маска спала с её облика. Теперь я вижу, что она из той категории женщин, которых князь Меттерних называет бабёнками, существами из газа, цветов и бантиков[100].

Первые, интуитивные впечатления о людях в конечном счёте всегда оказываются верными. Случай с Сенявиной ещё раз подтверждает эту старую истину. В отношениях с ней Фикельмон исчезла искренность, осталось светское общение. Долли продолжает фиксировать события её жизни. 10 октября 1832 г. отмечает: Сенявина благополучно разрешилась девочкой. И добавила: Общество массово рожает в этом году. С беспокойством ожидаем освобождения от беременности императрицы. <…> Я всё сильнее привязываюсь к ней, потому что нахожу в ней всё больше доброты, великодушия, милосердия, благодетельности — истинный ангел! Дай ей Бог долгой жизни для счастья России!

Фикельмон была весталкой красоты. Потому любила украшать свой салон красивыми женщинами. В 1832 г. в её обществе появляется новое лицо — маленькая Потёмкина — доброе и красивое дитя. Она недавно овдовела. Её мужем был генерал-майор Яков Алексеевич Потёмкин (1781—1831), дальний родственник светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического, герой Отечественной войны 1812 г.