Она друг Пушкина была. Часть 2 - [108]

— священное право каждого народа быть свободным. Смысл сего деяния прекрасно выражен в словах, высеченных на обелиске „Русского памятника“ в Софии: НЕ НАМ, НЕ НАМ, А ИМЕНИ ТВОЕМУ».

В конце концов Фальц-Фейн расстался с дедушкиными вещами и преподнёс их в дар «признательной Болгарии». О том, как сегодня проявляется эта признательность, не хочется распространяться… Скульптуру Скобелева поместили в экспозицию плевенского музея вместе с саблей, орденами и медалями Епанчина. Статуэтка работы Лансере была уменьшенной авторской моделью того памятника, который до революции занимал нынешнее место Юрия Долгорукова. Сам же памятник был сброшен, переплавлен на металл.

Как-то раз я спросила Эдуарда Александровича: «Почему вы не сохранили статуэтку для России?» — «Кто же мог предвидеть, что на моей Родине наступят такие неожиданные перемены. А в Болгарии чтили память генерала Михаила Скобелева. Один из софийских бульваров называется его именем…»

Фальц-Фейн обладает удивительным свойством создавать вокруг себя переполох, где бы он ни появлялся. Советская миссия в Болгарии организовала встречу с бароном. Более двух часов развлекал он собравшуюся в клубе колонию байками о своей полной приключений жизни. Советский посол дал в его честь обед. Осаждали журналисты. Болгарское телевидение выделило полчаса для моего интервью с бароном. Потом долго думали, под каким соусом преподнести эту передачу. И наконец втиснули её в постоянную рубрику: «Ветераны рассказывают». Но это ещё не всё. Эдуард Александрович решил возложить венок к памятнику «Царю-Освободителю» — Александру II.

— Я это делаю каждый раз, когда приезжаю в Софию. Заказываю трёхцветную, как прежнее российское знамя, ленту с надписью: «Русским героям, павшим в войне 1877—1878 гг.». Подхожу к пьедесталу и замираю по стойке «смирно» на том самом месте, на котором стоял мой дедушка во время церемонии открытия памятника в августе 1907 года. Этот момент запечатлён на фотографии. Храню её свято!

В этот перестроечный 1988 год возложение венка проходило торжественно, в присутствии военного атташе и других сотрудников советского посольства. Эдуард Александрович всунул мне в руки фотоаппарат и скомандовал: «Снимай!»

В начале декабря от Эдуарда Александровича пришла бандероль с несколькими переписанными на машинке страницами из дневника. В неё было вложено коротенькое письмо:

Это всё, что удалось пока дешифрировать в рукописи князя Лихтенштейна. С праздником Христова и с Новым годом! Спасибо за дружбу! Эдуард.

Записи князя Фридриха разочаровали. В отличие от Долли Фикельмон, он только фиксировал, почти без комментариев, встречи с петербургскими знакомыми. И среди них — увы! — не было Пушкина. Теперь можно было категорично заявить: этой фамилией он называл М. А. Мусину-Пушкину и её супруга. Я потеряла интерес к дневнику. Натов ещё раньше меня понял бессмысленность своих усилий. Жалко было труда всех тех людей, которые пытались нам помочь прочитать этот документ.

Но вот в марте 1989 года — новая объёмистая бандероль от Фальц-Фейна. В неё был вложен расшифрованный наконец полностью дневник князя Лихтенштейна. Первая в нём запись была сделана 17 января[204] в Вене: В 8 часов утра умерла княгиня Меттерних. Мы подумали, это отсрочит наш отъезд. В 12 часов я пошёл в Государственное канцлерство и ждал там до 2-х Фикельмона. Он сообщил нам: отбываем сегодня вечером в восемь. Я сумел навестить Карла, Луи и Венцеля. Во время обеда пришёл Франц[205] с сообщением о смерти Клари. Ужасное чувство, когда всё — одно за другим — сваливается на тебя, чтобы окончательно отравить тот день, в который надолго покидаешь своих и знаешь, как будет печально без них.

Упомянутые два факта — смерть княгини Меттерних и князя Клари — помогли Клаудиусу Гурту установить дату начала записей (князь не обозначил в дневнике год!) — не январь 1830 г., как предполагалось раньше, а январь 1829-го. Фридрих Лихтенштейн и обер-лейтенант егерского полка барон Салис выехали с Фикельмоном в Петербург. Вместе с ними отправился и курьер. Опережая их, он спешил с донесением русскому царю о прибытии чрезвычайной делегации. Вечером 7 февраля (26 января) путешественники въехали в Царское Село. Временная миссия генерала в России продолжалась до 12 мая 1829 г. Князь Лихтенштейн упросил Фикельмона оставить его на некоторое время при австрийской миссии в Петербурге. И граф нашёл это вполне естественным.

Продолжение не следует

Новая датировка меняла многое. Большая часть записей относилась к тому периоду, когда графини Фикельмон не было в Петербурге. Общество князя Лихтенштейна составляли военные, сотрудники австрийского посольства, несколько светских знакомых. Среди них — Гурьевы, Мусины-Пушкины, Лавали, Е. М. Хитрово и её сестра Анна — жена генерал-майора Н. 3. Хитрово, Адель и Елена Тизенгаузены, Елена Завадовская, София Урусова, Александра Сенявина… И конечно же, Геккерен, который заманивал к себе в сети всех красивых молодых людей. Знакомые всё лица из пушкинского окружения! Очень скоро почти со всеми князь Фридрих был на короткой ноге. Приезжал к ним в дом без приглашения. Иногда даже его бесцеремонно выставляли. Любезничал с дамами, оставался у них обедать. Выезжал с ними на прогулки. Катался с горок на санках. По вечерам танцевал на балах. В этом суматошном распорядке дня, начинавшемся с обязательного присутствия на парадах