Она друг Пушкина была. Часть 1 - [95]

Жуковский — Бенкендорфу: …на меня уже был сделан самый нелепый донос. Было сказано, что три пакета были вынесены мною из горницы Пушкина. При малейшем рассмотрении обстоятельств такое обвинение должно было бы оказаться невероятным. <…> Итак, похищение могло произойти только в промежуток между 6 часами 27-го числа и 10 часами 28-го числа. С этой же поры, то есть с той минуты, как на меня возложено было сбережение бумаг, всякая утрата их сделалась невозможною. Или мне самому надлежало сделаться похитителем, вопреки повелению моего государя и моей совести. (…) Итак, какие бумаги и где лежали, узнать было и не можно и некогда. Но я услышал от генерала Дубельта, что ваше сиятельство получили известие о похищении трёх пакетов от лица высокопоставленного (неточно переведено с французского как лица доверенного. — С. Б.). Я тотчас догадался, в чём дело. Это высокопоставленное (доверенное. — С. Б.) лицо могло подсмотреть за мною только в гостиной, а не передней, в которую вела запечатанная дверь из кабинета Пушкина, где стоял гроб его и где мне трудно было действовать без свидетелей. В гостиной же точно в шляпе моей можно было подметить не три пакета, а пять; жаль только, что неизвестное мне высокопоставленное (доверенное. — С. Б.) лицо не подумало, что, конечно, не в его роли, то хотя для себя узнать какие-нибудь подробности, а поспешило так жадно убедиться в похищении и обрадовалось случаю выставить перед правительством свою зоркую наблюдательность насчёт моей чести и своей совести. Эти пять пакетов были просто оригинальные письма Пушкина, писанные им к его жене, которые она сама вызвалась дать мне прочитать, я их привёл в порядок, сшил в тетради и возвратил ей[223].

Жуковский тактично не назвал Бенкендорфу имени «высокопоставленного» лица. Будучи человеком высокой нравственности, он тяжело переживал это оскорбление и с болью рассказывал о нём своим близким друзьям. Это подтверждает запись в дневнике А. И. Тургенева от 17 февраля 1837 г.: Вечер у Бравуры с Жук. и к Гагар., оттуда к Валуевой, там. Велгур. Жук. о шпионах, о гр. Юлии Строг., о 3—5 пакетах, вынесенных из кабинета П. Жук-м. Подозрения. Графиня Нессельроде…[224]

Если деликатный, осторожный Жуковский назвал Ю. Строганову шпионкой, можно не сомневаться — так оно и было. Друзья Поэта были убеждены — она приставлена Бенкендорфом. Никто не догадывался, что графиня прежде всего преследовала свои интересы — не допустить изъятия документов кем-нибудь из приятелей Пушкина. Строганова знала — Жуковский был его ближайшим другом. Она сумела поколебать доверие к нему Бенкендорфа, а через него и царя. Супруги Нессельроде, друзья и благодетели Геккеренов помогали в этом Строгановым. Страдавшего подозрительностью шефа жандармов легко было поймать на эту удочку. К Жуковскому немедленно был приставлен для разбора документов Дубельт.

Письмо Бенкендорфа — Жуковскому: Наконец, приемлю честь сообщить вашему превосходительству, что предложение рассматривать бумаги Пушкина в сём кабинете было сделано мною до получения второго письма вашего, и единственно в том предположении, дабы, с одной стороны, отклонить наималейшее беспокойство от госпожи Пушкиной, с другой же, дать некоторую благовидность, что бумаги рассматриваются в таком месте, где и нечаянная утрата (подч. мною. — С. Б.) оных не может быть предполагаема. Но как по другим занятиям вашим вы изволили находить эту меру для вас затруднительною, то для большего доказательства моей совершенной к вам доверенности я приказал генерал-майору Дубельту, чтобы все бумаги Пушкина рассмотрены были в покоях вашего превосходительства[225].

Следовательно, около недели архив Пушкина находился в кабинете шефа Третьей канцелярии — при особом старании достаточный срок, чтобы изъять анонимные письма, а может, ещё кое-что интересовавшее полицию.

Отрывок из чернового письма Жуковского императору Николаю Павловичу: …С глубочайшей (радость) благодарностью принял я такое повеление, в коем выразилась и милостивая личная ваша доверенность ко мне, и ваша отеческая заботливость о памяти Пушкина, коему хотели вы благотворить и за гробом. Впоследствии (это переменилось. Теперь разбирает со мной) это распоряжение переменилось. (Чиновник жандармской полиции помогает) генералу Дубельту поручено помогать мне. (По-настоящему в этом деле я лишний).[226]

Чудовищный спрут душил Поэта всю жизнь. Он безуспешно пытался вырваться из его смертельных объятий. Началось удушье. Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни. Анонимные письма самого гнусного характера обрушились на Пушкина, — пишет мужу задушевная подруга императрицы С. Бобринская 25 ноября 1836 г. А чудовище наслаждается и ждёт момента, когда оно сможет поглотить обречённого. Ему предоставляется возможность спасти его. Но зачем? Это противно его намерениям. И жандармы будто бы «по ошибке» направляются для предотвращения поединка совсем в другую сторону — в Екатерингоф. И вот оно свершилось — Поэт смертельно ранен! Но щупальца не выпускают жертву — дом умирающего оцеплен полицией. Пикеты были выставлены и на соседних улицах — боялись толпы и беспорядков! Мёртвая хватка не разжалась и после её гибели. Накануне отпевания в доме Пушкина собрались самые близкие — друзья и родственники — отдать последнюю почесть умершему. И тут