Она друг Пушкина была. Часть 1 - [9]

Алексей Кириллович, несмотря на свой внешний лоск — эрудицию, манеры, вкус, — корнями всё ещё оставался малороссийским мужиком, облачённым в европейский камзол. Память клеточек пробудилась в последнее десятилетие его жизни. Бывший вольтерьянец и масон попал под губительное влияние иезуитов. И прежде всего графа Жозефа де Местра, посла сардинского короля в России, публициста и философа. После смерти патера Губера — главы иезуитского ордена — его фактическим руководителем стал де Местр. Между ним и Разумовским завязалась оживлённая переписка.

Иезуиты, говорят, намерены учредить государство в государстве! — писал де Местр. — Какая нелепость, граф!.. Но, во-первых, нет ничего легче, как обратить тот же аргумент против университетов. Они-то именно и хотят быть государством в государстве, потому что намереваются обратить общественное воспитание и народное обучение в монополию и присвоить их исключительно себе.[21]

Возраст, власть, воздействие де Местра ослабили сопротивление, изменили психику и в конечном счёте разрушили личность Разумовского. Он начал слепо и безвольно следовать советам графа-иезуита. Де Местр диктовал, чему должно и не должно учить русских. Министр просвещения подготовил записку с предложением убрать из учебной программы Лицея греческий язык, археологию, естественную историю, астрономию, химию и историю философских систем, как «не озаряющую ум полезными истинами, а помрачающую заблуждениями и недоумениями». К вящему благу лицеистов, его рассуждения не приняли во внимание. Следующие, отнюдь не либеральные, действия министра — введение новых цензурных ограничений, борьба с виленским попечителем Адамом Чарторыйским за обрусение Западного края.

В самом деле вырисовывается не очень приятный образ. Советское литературоведение записало Алексея Кирилловича Разумовского в разряд консервативных, ограниченных людей. В подкрепление сего неизменно приводились два эпизода из жизни Пушкина, на веки вечные связавшие имя Поэта и министра. Позволю себе вновь пересказать их с позиции адвоката Алексея Кирилловича.

Однажды вечером расшалившиеся лицеисты устроили пирушку с пуншем собственного приготовления. Упросили приставленного к ним добрейшего дядьку Фому достать рому, добавили к нему снадобья. И началось веселье. В нём приняли участие многие, но пострадали только трое. Они рыцарски взяли на себя всю вину. Мы недавно от печали, Пущин, Пушкин, я, барон, по бокалу осушали. И Фому прогнали вон, — так выглядит это событие в приписываемой Пушкину версии. В варианте Пущина оно преподнесено как история с гоголь-моголем[22]. Разумовский самолично и, как считали мальчишки, сурово наказал провинившихся лицеистов — Пушкина, Пущина, Малиновского. А дядьку Фому за содействие им прогнал из Лицея. Виновникам пришлось две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, а что ещё обиднее — их переместили на край обеденного стола; по сему поводу Пушкин выдал новый экспромт:

Блажен муж, иже

сидит к каше ближе.

Имена отличившихся велено было занести в чёрную книгу Лицея с указанием их вины и меры наказания. Таков был высочайший приговор министра. Алексей Кириллович насквозь пропитался иезуитской строгостью — насаждать безукоризненную дисциплину в Лицее почитал своим долгом. Он был непреклонен — строго наказать виновников, дабы неповадно было другим. Министр считал Лицей своим родным детищем и вникал в малейшие подробности его бытия. Александр I наградил Разумовского за труды на ниве просвещения голубой лентой — знаком ордена Андрея Первозванного. А пубертатные мальчишки были иного, отнюдь не столь высокого мнения о министре.

— Ах! Боже мой, какую

Я слышал весть смешную:

Разумник получил ведь ленту голубую.

— Бог с ним! а недруг никому:

Дай Бог и царствие небесное ему.

Конечно же, эту эпиграмму на гр. Разумовского написал Пушкин. Строгости министра воспринимались лицеистами в штыки. Что совсем естественно для их возраста. Вспомним-ка свой школьный нигилизм! Разумовский продолжал ужесточать дисциплину: запретил лицеистам выезжать за пределы Лицея, а родственникам только по праздникам дозволялось навешать своих чад, дабы их не разнеживать. Эта суровая мера повергла в уныние избалованных баричей. Спустя много лет зрелый И. И. Пущин совсем по-иному оценил её: Теперь, разбирая беспристрастно это неприятное тогда нам распоряжение, невольно сознаёшь, что в нём-то и зародыш той неразрывной, отрадной связи, которая соединяет первокурсных Лицея. На этом основании, вероятно, Лицей и был так устроен, что по возможности были соединены все удобства домашнего быта с требованиями общественного учебного заведения[23].

В последние два года Разумовский действительно охладел к делам службы. А был он человеком высокого долга. Не какой-нибудь вертопрах, быстро теряющий интерес к надоевшему занятию. Напрашивается естественный вопрос: почему он вдруг перестал исполнять свои обязанности? Не интересовался более реформами просвещения? Вероятно, оттого, что не встретил понимания со стороны правительства так рьяно разделяемых им иезуитских идей. Мысленно он воплощал их — одну за другой, видел преображённым под их влиянием отечественное образование. Он, такой глубокомысленный, проглядел истинную цель иезуитов — прочно внедриться в России, подчинить светскую власть духовной. Это в конечном счёте означало политическое господство в стране. Не получив поддержки, Разумовский в 1816 году подал в отставку. На сей раз она была охотно удовлетворена.