Она друг Пушкина была. Часть 1 - [31]
Спустя сто с лишним лет, в 1939 году, пушкинист Николай Раевский побывал в чехословацком имении Фризенгофов Бродзянах. В то время в нём проживал с семьёй правнук Александрины граф Вельсбург. Ему показали Александринину золотую цепочку — потемневшую от времени, без креста (крест, наверное, с ней в могилу положили). Как дорогая реликвия хранилась она в простой (для отвлечения внимания воров) фанерной коробке вместе с другими фамильными драгоценностями…
Графиня Вельсбург показала Раевскому ещё одну вещь, принадлежавшую прабабушке мужа, — перстень. Она сняла с пальца старинное золотое кольцо с продолговатой бирюзой и сказала, что оно перешло к ней от герцогини, а ей досталось от матери. Кольцо Ази Гончаровой, почти наверное то самое, о котором княгиня Вера Фёдоровна Вяземская, жена друга Пушкина, когда-то рассказала издателю «Русского архива» пушкинисту Л. И. Бартеневу.[74]
Почти детективная история: кольцо с бирюзой — венская версия
У кого из Трубецких?
После телефонного звонка М. А. Разумовской я была озадачена: пушкинское кольцо у внучки Трубецкого? Но какое? И как оно попало к ним в Вену? Стала припоминать, с кем из Трубецких поддерживал Пушкин знакомства…
Князь Сергей Петрович, декабрист, один из основателей «Зелёной лампы», герой неосуществлённого произведения Пушкина «Русский Пелам» (в плане романа он причислен к «Обществу умных»). Знаменитый салон Лавалей — родителей его жены Екатерины Ивановны Трубецкой — Поэт часто посещал и до южной ссылки и в 30-е годы. Известно, что в 1819 г. Пушкин читал у них оду «Вольность», в мае 1828 г. — «Бориса Годунова». В бумагах Пушкина найден прозаический перевод на французский язык стихотворения «Клеветникам России». По почерку предположили — сделан хозяйкой дома Александрой Григорьевной Лаваль. Возможно, именно с него был выполнен и стихотворный перевод на немецкий язык. Я обнаружила его в русском отделе Hofarchiv’a Австрии среди бумаг Карла Фикельмона, австрийского посла в России. Он был приложен к его дипломатическому донесению. Все они — Пушкин, Фикельмоны, Хитрово, Лаваль были тесно связаны друг с другом, встречались не только на великосветских приёмах, но и в узком, салонном кругу. Велись беседы о литературе, политике, истории, искусстве.
Ещё один Трубецкой — Иван Дмитриевич, троюродный брат Сергея Львовича Пушкина, камергер. В его московском доме Ольга и Саша Пушкины вместе с детьми Трубецких Николаем, Юрием, Аграфеной и Александрой учились танцам, веселились на знаменитых на всю Москву рождественских ёлках. Приятельские отношения со своими четвероюродными братьями и сёстрами Пушкин поддерживал до конца жизни. Сохранился карандашный рисунок в альбоме Н. Ф. Боде[75] «Бал у Трубецких 24 ноября 1834 г.» с именами изображённых на нём лиц. Среди них и Пушкин.
В Кишинёве Поэт общался с кн. Николаем Никитичем Трубецким, другом Новикова, воспитателем будущего генерала Инзова.
Всплыло имя и князя Александра Васильевича Трубецкого — автора воспоминаний о Пушкине и Дантесе[76]. Рассказ князя с очевидностью показывает: тогда, в канун дуэли Пушкина и после его смерти, он принадлежал к стану врагов Поэта. Нет, не мог он, да и никто другой из упомянутых выше представителей ветвистой фамилии Трубецких владеть пушкинским перстнем. Загадку могла разъяснить лишь сама обладательница заветного кольца. А она, как назло, долго не звонила мне.
Версия первая: кольцо — декабристское
Внучка Трубецкого не давала о себе знать. Я уже перестала надеяться на встречу с ней. Но она всё-таки позвонила — месяца через полтора после моего разговора с Разумовской. Мы договорились о встрече в небольшом венском кафе в центре города близ Альбертиноплатц. Очень высокая, не менее метра восьмидесяти, женщина. Рядом с ней я показалась себе козявкой. Кафе оказалось одним из тех «домашних» и вместе с тем респектабельных заведений, куда люди приходят выпить кофе, почитать лежащие на столиках подшивки газет, провести деловую встречу. За чашечкой кофе Варвара Александровна повела светскую беседу, пересыпая её сведениями из своей биографии. Она рассказала, что студенткой подрабатывала на жизнь манекенщицей. Что ж, вполне подходящая — она и теперь, в свои неполные пятьдесят, была хороша: тонкий точёной огранки профиль, тёмно-русые круто вьющиеся волосы. А осанка! Породистая осанка представительницы древней крови Гедиминовичей и Рюриковичей (по женской линии через князей Друцких-Соколинских) и столь же древний гонор! Она и не пыталась скрыть его — суждения её резки, безапелляционны, хотя по-светски умело смягчала их улыбкой. Но именно её улыбка была таким диссонансом к её милому лицу — она обнажала два острых, длиннее, чем остальные зубы, клыка. «А улыбочка-то у неё вампирская, — машинально отметила я. — Любопытно, пускает ли она в ход свои клычки?»
