Она друг Пушкина была. Часть 1 - [30]
В церкви Николай Иванович Греч, не видя среди присутствовавших Пушкина, спросил: «Послано ли приглашение Александру Сергеевичу? Он так любил Колю моего…» — «Как же, утром отправили с курьером! — ответил Юханцев, сослуживец старшего сына Греча. — Но слуги сказали ему, что барин их в эти дни словно в расстройстве: то приедет, то уедет, загонял нескольких извозчиков. А останется дома, начинает свистеть без умолку, бегает по комнатам, кусает ногти…» — «Верно пишет новую поэму», — заметил Греч. Из-за болезни сына он весь январь не выезжал из дому и не принимал — и был не в курсе драматических событий в семье Пушкина. В это время какой-то человек из толпы громко сообщил: «Пушкина смертельно ранили на дуэли!»
Послышались возмущённые голоса: «Кто посмел поднять руку на поэта? Верно, не русский человек?!» — «Француз, полотёр в аристократии!» — сказал кто-то. А Греч скорбно воскликнул: Велика, ужасна моя потеря, но потеря Пушкина Россиею ни с какой частной горестью не может быть сравнена. Это несчастие нашей литературы! Мог ли произнести такие слова «враг» Пушкина? Да ещё в столь горестный час, когда человека трудно заподозрить в фальши?! И он тихо добавил: Коленька, умирая, сказал: «Передай Александру Сергеевичу, что Богу не угодно было послать меня на театральную сцену… Я ухожу не в театральную, а настоящую жизнь!»
Они оба, Поэт и Николенька Греч, почти одновременно ушли из лицедейской, земной жизни в ту, иную, настоящую, где их души встретились неожиданно скоро после странных пророческих слов Пушкина — о горе и человеке. Земли полуденной волшебные края, златой предел… мирная страна, где всё для сердца мило, где ясные, как радость, небеса… Юг навсегда остался для Пушкина раем, обителью счастья и успокоения: Приду ли вновь под сладостные тени / Душой уснуть на лоне мирной лени? Возглас Поэта: Надо на юг! На юг! — словно нетерпеливый призыв туда, где он, истерзанный, обретёт наконец мир. И возглас этот перекликается с последними словами умирающего Пушкина, как будто подбадривавшего свою отлетающую душу: «Выше! Выше!»
Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел ничего, подобного тому, что было в нём в эту первую минуту смерти… Какая-то глубокая, удивительная мысль на нём развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание…[72]
Эта загадочная малоизвестная притча ещё один пример удивительной интуиции Поэта — предчувствие скорого конца. Своего собственного и милого юноши Николеньки Греча.
Жгучая тайна Александрины
Категоричный отказ Пушкина проститься со свояченницей таит ещё одну загадку, унесённую Поэтом в могилу. Не утверждая категорично, предлагаю свою версию объяснения этой тайны. Встреча с Александриной была бы подтверждением особости их отношений. А теперь, на пороге смерти, для него, раскаявшегося и очищенного от земных грехов немыслимыми предсмертными муками — второй катарсис! — не было этой особости. Мелочи жизни потеряли всякий смысл, осталось только самое существенное, самое важное — достойно уйти из этой жизни. Александрина уже была вне этого круга. Встреча с ней была бы не только напоминаем тайны их греха, но и новым прегрешением: проститься с ней означало бы простить ей её проступок — что обманывала свою беременную сестру, что не оказала должного сопротивления ему и его тоже вовлекла в кровосмесительный грех…
Наказание смертью фаталист Пушкин смиренно принял как возмездие свыше за своё последнее прегрешение. (Вспомним слова из написанного после помолвки письма тёще: Заблуждения моей ранней молодости были слишком тяжки и сами по себе.) Но тогда он был холост, свободен. Каким же тяжким представилось ему заблуждение женатого человека, да ещё в тот период, когда жена была на сносях! Отверг просьбу Ази проститься (вникните в смысл этого слова: простить друг другу взаимные обиды!) ещё и потому, что не считал себя, грешного, вправе — и ей, и себе — прощать, коли Небо вынесло свой приговор…
Александрина страдала целых 15 лет, пока не вышла замуж за Фризенгофа. Арапова, дочь Натальи Николаевны от брака с Ланским, вспомнила своё детское наблюдение: тётя Азя, получив предложение, долго разговаривала, запершись с женихом, а когда вышла из комнаты, лицо было заплакано, щёки горели. Нет, не 15 лет страдала Александрина, а всю свою долгую жизнь. Уже парализованная, прикованная к креслу, она продолжала думать о Пушкине.
