Она друг Пушкина была. Часть 1 - [27]

Об этом и ещё одном предсказании рассказала дочери Александре Ланской-Араповой сама Наталья Николаевна. Как-то вечером она сидела в зале за шитьём. Пушкин весь день был подавлен, работа не клеилась. Ехать никуда не хотелось. Он бесцельно бродил по комнате. Вдруг остановился перед зеркалом и стал напряжённо что-то в нём разглядывать и затем изрёк странным голосом: «Я ясно вижу тебя и рядом — так близко! — стоит мужчина, военный… Но не он, не он! Этого я не знаю, никогда не встречал. Средних лет, генерал, темноволосый, черты неправильны, но недурён, стройный, в светской форме. С какой любовью он на тебя глядит!»

Когда через восемь лет Наталья Николаевна получила от Петра Петровича Ланского предложение о женитьбе, она вспомнила позабытое странное видение Пушкина.[59]

И ещё одно предчувствие Поэта. О нём вспоминал его племянник Лев Павлищев. Летом 1836 года он с матерью Ольгой Сергеевной уезжал к отцу в Варшаву. Расставание было, как никогда, тяжёлым. Пушкин, заливаясь слезами, сказал сестре: «Едва ли увидимся когда-нибудь на этом свете; а впрочем, жизнь мне надоела! Тоска, тоска!.. чувствую: недолго мне на земле шататься»[60]. Их встреча действительно оказалась последней.

Лишь наделённый столь необычайной интуицией человек может серьёзно относиться и к предсказаниям других. Не пустое это суеверие, — сказал он как-то в своё оправдание сестре Ольге. — Я держусь латинского афоризма: post hoc, ergo propter hoc![61]

Цыганка, a потом и немка предрекли ему, что он умрёт через жену. От Weiskopf — белой головы, уточнила иностранная провидица. Он знал это, с самого начала своего погибельного счастья (а внешние знаки Провидения — упавшее во время венчания в церкви обручальное кольцо, загасшая свеча — усугубляли уверенность), знал и как-то бесшабашно шёл к этому концу. Участь моего существования должна решать судьба; я не хочу в это вмешиваться, — Пушкин — А. П. Керн. Но это только внешняя видимость бесшабашности. В душе же Поэта с того момента началась драма.

6 мая 1830 года наконец-то состоялась помолвка Пушкина с H. Н. И он стал бредить о счастии. И параллельно с мечтой о нём и страхом перед ним (потому что обретение счастья для него, максималиста, означало рай — и знала рай в объятиях моих, — а потеря его равносильна грехопадению) в личности и творчестве поэта начался катарсис. Отголоски происходившего в его душе — в стихах, письмах, в автобиографической прозе, но прежде всего — в теме произведений того времени. Грех и через Страдание и Раскаяние — Очищение (пушкинское: не согрешишь — не покаешься — не причастишься); Грех и Возмездие, когда степень порока чрезмерна. Пушкин дважды в жизни перенёс этот потрясающий до основ катарсис. Первый — после обручения с Натали. О втором — пойдёт речь дальше.

Когда я увидел её в первый раз, красоту её едва начинали замечать в свете. Я полюбил её, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределённости, на мгновение свёл меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь вам не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни её присутствия. Я вам писал, надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их ещё усилила, — писал Пушкин покаянное письмо будущей тёще 5 апреля 1830 г.[62]. Вдумайтесь: закружилась голова… на мгновение свёл меня с ума… непроизвольная тоска гнала, — что это? Разве не голос предчувствия? Не предостережение? Не знаки Провидения, открывающего дверцу к отступлению, — не обрекающего, а предоставляющего право на свободный выбор. Он чувствовал, предвидел, знал всё наперёд и всё-таки не отступил, а выбрав пагубное счастье, обрёк себя!

Натан Эйдельман, по-моему, ближе других прикоснувшийся к личности Поэта, рекомендовал: «В сложных случаях полезно посоветоваться с Пушкиным… если за Пушкиным пойти — то есть последовать за его мыслью, поиском, — тогда обязательно откроются новые факты, материалы, образы».[63] Осенью, знаменитой плодотворной (заряженной энергетикой любви) Болдинской осенью 1830 года, он неожиданно возвращается к сюжету задуманной в молодости автобиографической повести «Выстрел». Почему за несколько месяцев до собственной свадьбы тема смерти занимает его мысли? Герой повести Сильвио, прежде чем сделать ответный выстрел, размышляет: — Что пользы мне, подумал я, лишать его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? …Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой?[64] Вот ключ к той поры душевному состоянию самого Пушкина: он полюбил так, как, ему казалось, ещё никогда не любил (совсем естественное ощущение каждой новой любви или её иллюзии), ждал свадьбы с любимой женщиной, но чёрная тень двойного предсказания о гибели через неё омрачала безоблачность счастья, рождала страх: он боится не смерти, а обретения и потери неземного счастья.

Вслед за «Выстрелом» в конце октября — «Моцарт и Сальери». Ещё через десять дней, в начале ноября, Пушкин закончил новую пьесу, «Каменный гость», а два дня спустя — перевод поэмы Джона Вильсона «Пир во время чумы».