Она друг Пушкина была. Часть 1 - [15]

16 лет брака протекли в нежной любви и согласии. Супруги почти никогда не расставались, а во время вынужденных коротких отлучек писали друг другу обстоятельные письма. Долго оплакивала мужа графиня. Озабоченные её здоровьем доктора посоветовали ей сменить обстановку. Мария Григорьевна отправилась лечить нервы на заграничных водах. Оптимистический склад её натуры взял своё. Графиня вновь широко распахнула двери своего салона. Где бы ни появлялась — в Париже, Вене, Карлсбаде. Её рауты поражали европейцев русским хлебосольством, умом, эрудицией, утончённым вкусом хозяйки. Они превращались в событие. Как об одной из достопримечательностей столичной жизни рассказывает о них в книге «Парижские письма» французская писательница Эмили де Жирарден, писавшая под псевдонимом виконт де Лоне. В Карлсбаде русская графиня стала душой здешнего общества курортников, заводилой всех увеселений, вечеринок, пикников. В память о её пребывании в галерее известных личностей был установлен её бюст.

Она слишком долго жила за границей и отвыкла от российских нравов. Чопорное петербургское общество враждебно встретило эту офранцузившуюся русскую. Его возмущали её экстравагантные замашки, непосредственность, легкомысленные не по годам туалеты. Графиня Разумовская приехала очень поздно на бал. Лакеи спросили у её лакея: «Откуда ты привёз свою качучу?»[33] Она раз танцевала во дворце и очень хорошо, — вспоминает А. О. Смирнова. — Она тоже давала балы и matine’es dansantes très choisies[34] и возбуждала неудовольствия в том обществе, где её пригревали после многолетнего пребывания за границей в Париже, где она проживала и тешила французское общество.[35] Мария Григорьевна поселилась в Петербурге в своём собственном доме на Большой Морской. Он стал одним из самых посещаемых в столице — обеды, вечеринки, балы следовали один за другим. Императорская чета удостаивала её рауты своим присутствием и принимала её запросто на своих маленьких интимных вечерах. В ту зиму (1831—1832) не было конца вечерам и балам: танцевали у графини Лаваль, у Сухозанетши, у графини Разумовской и в Аничкове дважды в неделю[36]. Большой ценитель женских прелестей Вяземский не скупится на эпитеты по её адресу — естественная, чистосердечная, весёлая, жизнерадостная. Перед ней немело строгое суждение, насмешливое злоречие общества, утверждает её кузен вопреки мнению петербургского света и остроязычной Смирновой-Россет.

Несколько забавных анекдотов из её жизни лишь усиливают обаяние графини. Однажды, возвращаясь из Парижа в Россию, она встретила в Вене знакомца, служившего по таможенному ведомству. Разумовская радостно защебетала: Сам Бог послал мне вас на помощь! Я ужасно боюсь формальностей на границе! — Да что же намерены провезти вы с собою? — спросил её чиновник. Безделицу, — ответила графиня, — триста платьев. Разве не восхитительно другое простодушное её признание: Я обожаю Париж, потому… что там немолодые женщины носят платья нежных, светлых оттенков.

Ей было 84 года, когда на престол взошёл царь Александр II. Перед предстоящей коронацией молодящаяся, но и моложавая Мария Григорьевна отправилась в Париж, чтобы… выглядеть прилично на торжествах в Москве. Одним духом доскакала до Парижа. Поздно вечером карета высадила её у отеля, а наутро как ни в чём не бывало она уже гуляла по своей любимой rue de la Paix. Так случилось, что тогда же в Париже оказалась её старая венская приятельница и ровесница княгиня Грасалькович. Эти две женщины без возраста — русская и австрийка — старались перещеголять друг друга в бодрости, жизнелюбии и туалетах. Узнав о причине курьерской скачки графини, княгиня с завистью воскликнула: «В таком случае мне остаётся слетать денька на два в Нью-Йорк!»

Вяземскому можно верить — в Марье Григорьевне удивительно сочеталась светская суетность и расточительность с душой нежной, чувствительной, сердобольной, глубоко религиозной и сострадательной к чужим бедам. До конца жизни она сохранила трогательную верность Льву Кирилловичу. А при своём умении очаровывать и кружить мужчинам головы (в шестьдесят лет танцевать на балу качучу!) могла бы легко подыскать себе мужа. Она была отменно, деятельно добра — отмечает Вяземский. Охотно, никому о том не говоря, помогала своим родственникам, ближним, дальним, столичным, провинциальным. Деньги, скопленные для столь мечтанной поездки в Лондон на выставку 1861 г., не раздумывая, вдруг отдала в уплату долгов своего молодого родственника. Вечно нуждавшемуся брату подарила московский дом у Тверских ворот (в 1831 г. туда переселился заслуженный ветеран московской общественной жизни Английский клуб, который часто посещал Пушкин).

Мария Григорьевна вела знакомство с другой героиней нашего рассказа — графиней Фикельмон. Факт их знакомства подтверждает дневниковая запись Долли, сделанная в Вене: В воскресенье на мессе снова видела г-жу Гурьеву, рождённую Толстую, графиню Леон Разумовскую (по обычаю того времени называет её по титулу, имени и фамилии мужа)[37]. Они встречались и в петербургском обществе, и в венском. Мария Григорьевна поддерживала дружеские отношения с деверем Андреем Разумовским, часто и подолгу гостила у него в Вене. В венском высшем свете у неё было много друзей и знакомых.