Она друг Пушкина была. Часть 1 - [132]

Покамест пел я дочке дифирамбы,

Мать слушала, а дядюшка читал.

Но я шепнул: «Вот пожениться нам бы», —

Весь дом я, оказалось, взволновал.

Мать говорит о душах, об именьях,

А дядя — о доходах и чинах…

У Гурьевой было четыре дочери. Видимо, старшей, восьмилетней Мими, прелестной маленькой графине Гурьевой (о которой упоминал в письме к Д. М. Шварцу в Одессу Пушкин), пел дифирамбы Мицкевич и в шутку пожелал жениться на ней.

Все эти подробности о Гурьевой — во имя справедливости к Собаньской. Как жестоко, нарочито и необоснованно подгоняли исследователи под однажды скроенный шаблон зловещей и коварной императорской шпионки все негативные образы в творчестве Пушкина и Мицкевича. Одесские же сонеты Мицкевича полны любви и страдания к прекрасной Каролине.

О, если б ты жила хоть день с душой моею…

День целый? Нет, тебе дать мук таких не смею.

Хотя бы только час… Счастливое созданье,

Узнала б ты тогда, как тяжело страданье.

А вот ещё один сонет — полный любви, реабилитирующий образ коварной и расчётливой кокетки:

Подруга милая! Вздыхаю сотни раз!

Воспоминание отравой горькой стало.

О сердце чистое, как горько ты страдало, —

Ужель страдаешь вновь за тот счастливый час!

О верь, не ты виной, но то, что блеском глаз,

Улыбкой алых губ ты молча мне сказала.

Ни добродетель нас, ни воля не спасала,

Нет, слишком пылкими Всевышний создал нас.

Как не воскликнуть: не верьте домыслам недобросовестных исследователей! Просто внимательно читайте произведения поэтов — они вам расскажут во сто крат больше любого литературоведа! Не ты виной, но то, что блеском глаз, / Улыбкой алых губ ты молча мне сказала — в этих строках скрытая, но понятная обоим причина вынужденной разлуки Каролины и Адама. Перед ней бессильны и добродетель, и их воля. Она значительно глубже и серьёзнее, чем козни мадам Гурьевой или грубость, неотёсанность и плохое воспитане поэта, будто бы оттолкнувшие Собаньскую от Мицкевича. В незавершённом сонете «Ястреб» Мицкевич метафорически говорит о грозящих обоим бедах. Привожу отрывок из него в прозаическом переводе: Вспомни мои, вспомни свои собственные поступки. И ты на море жизни видела страшилища, и меня унёс вихрь, буря обессилила крылья. К чему эти милые слова, эти напрасные надежды? Сама в опасности — другим расставляешь сети…[299] Он ей пишет письма, несколько писем. Потом потребует их обратно. Но она не вернёт. В прощальном послании писал: Мы расстанемся! Когда же мы встретимся снова? Ты не будешь искать меня, а я не должен искать тебя. Даже спустя несколько десятилетий Каролина не решилась сказать истину биографу Мицкевича Аэру — Жонжевскому. Её прозрел страстный почитатель Мицкевича В. С. Соловьёв: …правда и благо жизни не могут зависеть от случайностей личного счастья. Этот первый и глубочайший жизненный разрыв есть, конечно, и самый мучительный, и много прекрасных и благородных душ его не выносят. И Мицкевич чуть не кончил, как гётевский Вертер. Когда он одолел слепую страсть, глубоко испытанная душевная сила подняла его, ещё юношу, чтобы смотреть на жизнь с этой первой, смертельною борьбою достигнутой, высоты. И далее Соловьёв добавил: Когда дух Мицкевича впервые поднялся над руинами мечтательного личного счастья, он беззаветно отдался другим, более широким мечтам о счастье национальном. Польский Вертер, Густав, был спасён от самоубийства своим превращением в Конрада Валленрода[300]. Герой поэмы «Дзяды» Густав — это сам погибающий от любви Мицкевич. В поэме поэт выразил свои чувства, как это сделали Гёте в Вертере и Пушкин в Онегине. Меня могут упрекнуть в подтасовке фактов — ведь поэма «Дзяды» издана в 1823 году, за два года до встречи с Собаньской. Но дело в том, что тогда Мицкевич опубликовал только пролог, вторую и четвёртую части поэмы. Первая была в набросках. Третья же — наиболее совершенная по форме и идее — написана значительно позже — в 1831 году. Кстати, вскоре после новой встречи с Собаньской летом 1831 г. в Дрездене. Она приехала туда из Варшавы с особым поручением — установить связь с эмигрантами-повстанцами… Отзвук чувств после этой новой встречи с Собаньской — в письме Мицкевича брату Францишку (24 ноября 1832 г.): …у меня было так много неприятностей и личных огорчений, что я заболел, но теперь здоров[301]. Собаньская была сильным наркотиком для поэтов. После встречи с ней Мицкевич вдруг снова вернулся к своему юношескому произведению и одним взмахом создал третью часть. А ведь столько лет в бесконечных скитаниях по городам и весям России и Европы таскал эту незавершённую поэму в своём немудрёном багаже. Время от времени вынимал рукопись из чемодана, вписывал какие-то строфы-озарения и снова откладывал — отвлекали другие темы, иные, более актуальные сюжеты. Как, например, «Конрад Валленрод» — поэма о борьбе литовского народа против крестоносцев. Иносказание было слишком очевидным: крестоносцы — российское самодержавие! Соловьёв был прав — Мицкевич отказывается от мечты о счастье, любовь к родине побеждает любовь к женщине. Но не будем, подобно Соловьёву, слишком идеализировать поэта. После Каролины Мицкевич увлекался и другими женщинами — Зинаида Волконская, Евдокия Бакунина. На последней он даже собирался жениться. Счастье же с Собаньской было невозможно прежде всего из-за неё самой. Она без слов, без объяснений — глазами,