Она друг Пушкина была. Часть 1 - [115]

<…>; нет нужды называть вам героя экспедиции, вы уже догадываетесь! Да, Бобринский был великолепен, спокойный, импозантный в опасности, ибо опасность была, по его утверждению, чрезвычайная[273]. (Подч. мною. — С. Б.)

Итак, граф Бобринский в мае 1835 г. был уже в такой степени близок с Геккереном и Дантесом, что в дружеской компании провожал до Кронштадта уезжавшего за границу голландского посланника. Что происходило за кулисами этих почти панибратских отношений с супругом графини Бобринской, мы можем только предполагать.

Пофантазируем далее. Смелый и развязанный… очень красивый… избалованный постоянным успехом в дамском обществе (эпитеты Трубецкого) француз не пропускал вечера графини, открыто выражал ей своё восхищение, оказывал знаки внимания, отпускал комплименты. Графиня поддавалась его обаянию. И вот, улучив подходящий момент, Дантес проявил большую требовательность и сумел добиться успеха. Бушующая вокруг эпидемия сладострастия могла захватить и Бобринскую. Его пьянящий дурман не мог не щекотать нервов красивой и ещё сравнительно молодой графини — ровесницы императрицы. Дурной пример заразителен. Коли сама царица безустально меняла своих любовников, почему бы графине не вкусить этого не столь уж запретного сладостного плода? В обществе она слыла благоверной, очаровательной и умной женщиной. Именно благодаря своему уму вела себя осторожно и не давала повода для сплетен. Письма императрицы — единственное свидетельство её возможного романа с Дантесом. Связь могла начаться ещё в 1834 году, продолжалась до ноября 1835 г. А потом ветреный кавалергард увлёкся другой — молодой, первой красавицей Петербурга — Пушкиной. И оставил без сожаленья свою верную «Супругу».

Ещё одна ниточка к моему предположению — 19—20 марта 1837 г. Александра Фёдоровна в очень деликатных выражениях сообщает графине о завершении суда над Дантесом и о приговоре — высылке за границу. «Это всё-таки лучшее, что могло с ним случиться». Несколько деликатная интонация <…> позволяет догадываться, что отъезд Дантеса был для Бобринской огорчителен, — писала Эмма Герштейн.

Эмма Герштейн и Семён Ласкин подозревают Бобринскую в причастности к интригам против Пушкина. Но вспомним её ноябрьское письмо мужу: Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни. Анонимные письма самого гнусного характера обрушились на Пушкина. Всё остальное — месть, которую можно лишь сравнить со сценой, когда каменщик замуровывает стену. Посмотрим, не откроется ли сзади какая-нибудь дверь, которая даст выход из этого положения. Посмотрим, допустят ли небеса столько жертв ради одного отмщённого![274] Могла ли кривить душой Бобринская в послании к супругу? Оно не предназначалось для чужих глаз, а посему ему можно верить. В нём сочувствие к Поэту, мудрая прозорливость в роковом исходе грустной драмы и осуждение анонимных писем. Думаю, и этого достаточно для оправдательного приговора Бобринской. Есть в нём и ещё один оставшийся без внимания факт — София Александровна одна из немногих посторонних знала о гнусном характере анонимных писем. Об этом, бесспорно, её осведомила императрица. Таким образом, можно больше не сомневаться в сути встречи Пушкина с императором, засвидетельствованной в камер-фурьерском журнале 23 ноября 1836 г., — разговор шёл об анонимных письмах. Царь потребовал объяснения причин для вызова на дуэль. Поэт пересказал ему содержание пасквилей, при этом именно так и назвал их — гнусными (но не показал их царю, пощадил его самолюбие), а также двух своих неотправленных писем — Геккерену и Бенкендорфу. После этого отпала необходимость отправлять их — ведь Бенкендорф присутствовал на этой аудиенции. И должно быть, император обязал его переговорить с голландским посланником.

Предположение о любовной связи Дантеса с графиней Бобринской остаётся априорным — из-за отсутствия других свидетельств. Её «интерес» к арестованному Дантесу можно объяснить и совсем иными причинами — кавалергард вместе с товарищами, Трубецким, Скарятиным и другими, постоянно вертелся около императрицы. Её прежнее расположение к красавчику угасло, но любопытство к нему осталось. Чтобы удовлетворить его, впрочем и своё собственное, Бобринская лезла из кожи: …ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю, — писала она в том же письме мужу от 25 ноября 1836 г. Во время суда над участниками дуэли императрица и графиня продолжали информировать друг друга о Дантесе. Бобринская продолжала визиты к Геккерену, чтобы выведывать у него новости. И, как благовоспитанный человек передавала приветы арестованному. В данном случае это могло быть всего лишь элементарной вежливостью. Даже при условии, что именно Бобринская была одной из двух высокопоставленных дам — поверенных Геккерена, этого факта совсем недостаточно для вынесенного приговора: графиня была врагом Пушкина! Необходимы и другие, более существенные доказательства!

Помимо уже рассмотренных «улик» из дневника и писем императрицы Александры Фёдоровны, в биографии Бобринской я обнаружила ещё одну зацепку для моей версии о тайной «Супруге». По одним сведениям (Черейский, П. Долгоруков, Бартенев и др.), у неё было три сына — Александр, Владимир и Лев. По сведениям же Смирновой, у неё