Он говорит - [46]

Я сначала думал, что людям хочется чудес. И какой-нибудь журналист им подкидывает нового ёжика, то есть что-то, что изменит мироздание и скучную жизнь. Мы-то ладно, а начальники наших начальников — простые люди, ни в сланцевом газе, не просто в углеводородах ничего не понимающие. И читают они журналистов, колют ладони об этих ёжиков. Экономическая целесообразность — штука сложная, и сланцевый газ, что мы и раньше пробовали добывать, вещь непростая — будет обычный подороже, будет тогда выгоден сланцевый. Но ёжики — вещь колючая, на читателей слова „гидроразрыв пласта“ как мантра действуют. Потом оказалось, что это всё даже не профессиональные журналисты.

Тут я тебе так скажу: в те времена все жутко радовались и говорили, что это очень хорошо, когда, такой же тупой как мы человек, пытается разобраться в сложной проблеме. То есть, он нам всё объяснит с позиции нас самих.

Кончилось это тем, что и профессионалы стали туповатыми — и я то и дело наблюдаю в телевизоре глуповато хихикающего человека, который ходит по колбасной фабрике или по станции очистки говна.

Понятно, что мы не можем опытным путём всего достичь сами, и обращаемся к референтам. Понятно так же, что большинство людей не задумываются над этим вопросом, а доверяют всему. Или ничему не доверяют, или ориентируются на интонацию или внешний вид оратора — так даже честнее.

Тут как с цыганским гипнозом и телефонными предложениями — сразу надо смотреть на финансовые потоки. Если приходит человек с дипломом и начинает говорить, что твоей конторе будет счастье, если только вложиться в его ценные бумаги, и вот, кстати, они — то мы примерно знаем, как с ним говорить. Есть и иная картина: на пороге скромного научного института появляется человек в костюме и предлагает почитать святые книги, потому что кризис неотвратим.

Но про капитализацию и всякие обоснования хорошо спрашивать всех. Меня как-то остановили хорошо одетые люди, чтобы поговорить о пейзажах Сторожевой Башни, так я сразу попросил отчётов и капитализацию. Но это так, для развлечения — я не очень понимаю, отчего не повесить трубку на словах „дорогие граждане пассажиры“, а нужно дожидаться „извините, что мы к вам обращаемся“, а то и терпеть до „наш дом сгорел“.

Но я отвлёкся.

Ты знаешь, в моей жизни был один писатель, из-за которого я и стал заниматься геофизикой. Он умер давно. Хороший писатель, всегда я так про него говорил.

Фамилию, вот беда, сейчас забыл, на языке вертится — вспомню потом.

У него в книге был важный эпизод.

Один такой говорит, что у геологов собачья жизнь. Всё время в дороге, неудобства, а какая цель? Ну и тогда герой ему так и отвечает: нам, говорит, платят большие деньги. Он так говорит, потому что если некоторым людям сказать про деньги, для них всё становится ясным, а объяснять честно герою не хочется. Но вот прошло много лет, и я всё чаще вспоминаю этот разговор в книге. Тогда-то, конечно, сланцевый газ, за туманом и за запахом тайги.

Я, впрочем, всё больше в Эстонии работал с этим сланцевым газом.

Теперь, когда передо мной какой-то непонятный ёжик, я проверяю его деньгами.

И всякий непонятный ёжик при такой проверке оказывается хрен знает чем.

Я и про журналистов тебе так скажу.

Со временем я убедился, что финансовые потоки, их направления и скорость объясняют всё или почти всё. Но я силён только в подземных потоках.

Я состарился — и что в итоге я знаю?

Ну, слово „гидроразрыв“ знаю. А кто у меня его спросит? Ты вот, что ли? Или медсестра?»

Он говорит: «Я был однажды влюблён в балерину. Это очень сложное дело — быть влюблённым в балерину, потому что через некоторое время ты понимаешь, что балет она всегда будет любить больше тебя. Не в том дело, что у них детей не бывает, и не в том, что времени мало, но ты понимаешь своё место.

Мы, врачи, тоже женаты на работе, но тут какая-то высшая степень.

Если, конечно, хоть что-то в жизни понимаешь. А я хоть был молод и глуп, к тому моменту что-то понимал.

Компания у нас была большая, сбродная.

Есть в давних компаниях такое свойство — в них должен быть человек, похожий на замковый камень.

Я был вхож в несколько таких сообществ и везде был такой человек — не самый богатый, не самый успешный, но он умирал, и всё разваливалось. Людей начинало разносить по жизни.

Не то, чтобы они теряли интерес друг к другу, но компании уже не было. Были люди, что хорошо друг к другу относились, но шли по жизни уже розно.

Но не в сентиментальности дело — это закон жизни, будто взятый напрокат из какой-то кристаллографии.

Я, впрочем, в кристаллографии пронимаю мало, я всё же врач, а не химик.

Но кристаллография эта меня не оставляет — живут вот люди, знакомые с детства, одноклассники там, или однокурсники. Есть в этой компании центр — четыре-пять человек, ближний круг. Есть периферия — там люди появляются, исчезают, там всё подвижнее.

Но случится что-то с замковым камнем, всё сооружение сыпется, остаётся какой-то Стоунхендж в чистом поле.

И вот погиб наш товарищ, погиб нелепо, в автокатастрофе.

Шёл за годом год, мы собирались на такие „ирландские поминки“, годовщины без слёз, обычные пьянки, разве только — чаще обычного вспоминали какие-то истории из прошлого. Туда, на эти годовщины, и приходили люди из прошлого — разные, я не помнил их имён, а лица у них давно переменило время.