Он говорит - [25]

Мгновение длилось, и вдруг она разлепила губы, я видел, как легко начинает своё движение воздух, как это дуновение складывается в первые звуки.

— Да, знаете, я всё хотела вас спросить одну вещь…

Трагические последствия того, что произойдёт, мне были очевидны.

Однако камин в этих широтах заводили только сумасшедшие. Я уже прикидывал будущие сны о толстой и тощей домашней живности, обо всём том, что приведёт меня к взгляду на мир сквозь унылую сетку-рабицу, и с покорностью примерял на себя перемену участи.

— Так вот… Володя, а вы подпадаете под действие Закона о возвращении?»

Он говорит: «Знаешь, есть нелюбимые слова. Вот есть мной нелюбимое понятие „культового фильма“. Я очень не люблю это словосочетание, и меня прямо в бешенство приводит, что никуда от него не деться — оно действительно точно описывает явление. Ты ведь спорить не будешь, что „культовые фильмы“ привязаны к поколениям. Поколение, для которого культовым фильмом был „Подвиг разведчика“, скоро исчезнет, те, кто знал наизусть все приключения Шурика — на подходе.

Когда-нибудь в общую яму, где давно лежит политый поливальщик, провалятся и Штрирлиц, и неунывающий красноармеец Сухов, хотя скорость разжалования у всех фильмов разная.

Только я тебе скажу: для меня есть в этом процессе удивительные феномены. Скажем, успех „Подвига разведчика“ я себе могу, как и честный триумф „Белого солнца пустыни“. А вот с некоторыми фильмами позднего СССР — сущая загадка. Так вышло, что меня на излёте коснулись „Приключения Электроника“. Герой там был в шестом классе, когда я — в девятом, поэтому я отнёсся к нему с естественным равнодушием старшеклассника.

Единственным результатом этого было то, что мои нетрезвые друзья, открыв у меня окна, вопили в три гитары „Крылатые качели“, думая, что композитору Крылатову, живущему этажом выше, это доставит удовольствие.

Стать адептом Наташи Гусевой я опоздал на два-три года — сериал вышел, когда я уже давно сдавал в сессию матанализ вкупе с диффурами, и познакомился с ней только когда пал настолько, что принялся якшаться с фантастами.

С „Гостьей из будущего“ как раз всё более или менее понятно. Там всё было нацелено в школьный пубертат и первые попытки подрочить. С другой стороны, там присутствовало редкое для советских фильмов сочетание — школа „здесь и теперь“: школьная форма, некоторое безумие учебного процесса, и, одновременно, — подвал с тайной, мегафон-мелофон… Мелофон, йопта! Поколение делились на тех, кто говорил „миелофон“, и это были знатоки. Остальным было плевать, и они произносили „милофон“. Мой приятель пошёл регистрировать фирму с этим названием, и узнал, что их там сотни — только какая-нибудь буква добавлена, типа „Мелофон-М“… Тайные подвалы действительно тогда присутствовали в центре Москвы во множестве. Только они были зассаные, и у нас, школьников, в виде фольклора присутствовали, а тут вдруг оказались в кино. Это тот ход, который сделал популярными истории про эти сотни чередующихся дозоров вампиров и антивампиров — чудеса на фоне скуки буден, ну ты понимаешь.

А вот с фильмом Кин-дза-дза всё сложнее.

Я никак не мог посмотреть этот фильм спокойно, всё меня не оставляло чувство какой-то неловкости. Будто приходишь на свадьбу, где разгадывают шарады и проводят конкурсы.

До поры, до времени мне удавалось скрывать своё недоумение.

Я не вздрагивал от того, что адепты Электроника вдруг вскрикивали „страшным“ голосом: „Где у него кнопка?!“ Я был на рыбалке с человеком, который носил в бумажнике фотографию Наташи Гусевой — между разрешением на сотовый телефон и разрешением на ствол. И ничего — я там сома поймал, между прочим.

Я пережил разное.

Но однажды всё же испугался — когда давние мои приятели-начальники, ловко скрывавшие от меня и мира свои пристрастия, вдруг встали друг напротив друга в коридоре нашего офиса и начали приседать.

— Ку! — говорил один.

— Ку! — отвечал другой.

— Ку-ку, — невпопад сказал я.

И я понял, что меня скоро уволят».

Он говорит: «Вот вы, соседи, только что говорили о девочках. Воля ваша, но это всё называется картина „Охотники на привале“ Я тоже ведь вам что-то такое рассказывал — стареющие мужчины должны вспоминать о женщинах, как же без этого. И есть такой особый стиль, когда они, то есть, мы хвастаются молоденькими девочками. Мне, правда, всегда интересно было, ещё когда я в Афганистан попал, отчего исламскому воину так хороша была перспектива зажигать с девственницами в раю. Ну я там понимаю, как чистые салфетки, заразы нет ещё никакой. Но там-то и чума, и холера, они на невинности не отражаются. Отчего не возжелать себе утех в объятьях опытной, искусной женщины? Не понимаю.

Так мне никто не объяснил.

К тому же, через год моего лейтенантства в сапёрном взводе я как раз желтухой заболел, да больше за речку так и не вернулся.

Ну а девочки — дело такое. Сразу думаешь, что если рядом с тобой молодое тело, то и ты молод, эту иллюзию я понимаю. Понятно, что и запах у них лучше, и поутру они свежее, но тут механизм-то не такой простой. Во-первых, они — лёгкая добыча, при условии, что рядом нет более крутого стареющего мужчины. Тут сейчас, конечно, рядом с девушкой может оказаться какой-нибудь мажор… Сейчас „мажор“ говорят? Да? У меня в юности говорили. Так вот выкатится какой эффективный менеджер на кредитной машине, а там уже до него что-то красное гоночное запарковано. Но это-то ладно, тут соревнование известно. Но и стареющим интеллигентам сейчас несладко. Начнёт он своим дурацким Ходасевичем хвастаться, а рядом с девкой её сверстник, который уже во Франции пожил, итальянцев в подлиннике читал, а не как мы — в журнале „Иностранная литература“. Тут, конечно, конфуз может выйти.