Оморка — бумажный остров - [3]

Во сне Сашка каждый раз старается вспомнить, где же он прежде видел эту булочницу. И только под конец, когда сон почти проходит, он вспоминает, что это та самая белая булочница, которая сидит на второй полке в бабушкином буфете между графином с отколотым горлышком и красным фарфоровым крабом.

«Товарищ Знаменок, — говорит она дедушке, — таких пряников, как у нас, никто другой делать не умеет. Секрета не знают…»

И её фарфоровый смех сливается со звоном будильника.

Сашка потягивается, медленно подымается, опускает ноги в тапочки и слышит уже из другой комнаты:

На зарядку, на зарядку,

на зарядку, на зарядку — становись!

* * *

— Товарищ Знаменок!

Уже не во сне, а за окошком раздаётся певучий голос. Балконная дверь с дребезжанием отворяется, и Сашка слышит, как папа чуть не падает, споткнувшись о разъехавшиеся по балкону удочки.

— Вечно эти удочки не на месте! — недовольно ворчит папа, но тут же голос его меняется. — Я к вашим услугам, — отвечает он вниз.

— Товарищ Знаменок! — повторяет голос.

Сашка отодвигает занавеску и высовывает голову в окошко. Интересно, кто там? Да это же тётя Зоя — новый ДОМКОМ.

— В шесть часов вечера, товарищ Знаменок, сегодня в ЖЭКе собрание, — сообщает тётя Зоя. — Вас просят обязательно прийти. Вопрос очень ответственный…

Папа сердито кряхтит и повторяет:

— Ответственный, видите ли, вопрос…

Но тётя Зоя не может услышать этих слов.

— Ответственный, говорите? — хорошим громким голосом спрашивает папа. — Какой же это вопрос?

— Организация до́суга детей в летнее время.

«До́суга, до́суга»!.. — тихонько дразнит папа. — Никакого нет житья от этих общественников!»

— Сегодня я предельно занят! — Папа прикладывает руку к сердцу и печально наклоняет голову набок.

— Жалко! — горюет тётя Зоя.

— А впрочем, — вдруг решает папа, — я всё-таки постараюсь…

И, воспитанно поклонившись тёте Зое, он сердито затворяет звенящую стёклами дверь.

— Чем ты так недоволен? — слышится из кухни голос бабушки.

— Скажи, пожалуйста, — сердито бросает папа, — почему я должен заниматься организацией досуга детей? Что я, пенсионер или женсовет?

Бабушка входит в комнату. Глаза её становятся совсем круглыми.

— Не смотри на меня такими глазами! — ещё больше раздражается папа. — Да! Я против! Родители не должны перекладывать свои кровные обязанности на плечи общественности! Каждый должен сам немного думать о своём ребёнке. Каждая семья обязана… — Папа переходит на крик.

— Не шуми. Успокойся.

И бабушка всем видом своим показывает, как она смущена папиной горячностью и что сейчас она вынуждена будет достать из аптечки валерьяновые капли.

— Нечего меня успокаивать! — продолжает горячиться папа. — Нечего! Я не женщина!

Он не любит, когда бабушка достаёт валерьянку.

— Костя! Стыдно! Возьми себя в руки. Сашенька смотрит, — вполголоса просит бабушка, указывая глазами на Сашку.

Только сейчас пана видит стоящего рядом Сашку в пижаме, растрёпанного и сонного.

— Марш умываться! — резко приказывает он.

Надув губы, Сашка отправляется в ванную.

— Ну почему?.. — слышен срывающийся папин голос. — Почему я о своём сыне умею думать сам? Что я, всему миру обязан? Или я меньше других работаю?

— Костя! Мне стыдно за тебя! — сурово произносит бабушка.

И Сашка отчётливо представляет себе, как полный бабушкин подбородок обиженно вздрагивает.

Возможно, что папа от бабушкиного вида и бабушкиного тона внезапно успокаивается.

После он непременно поцелует бабушке руку, вымоет свою тарелку, спросит, чем помочь и что принести из магазина, мирно потормошит Сашку за вихры и, неслышно коснувшись губами его крутого затылка, весело насвистывая, помчится на работу.

А вечером опять будет сердиться… На карьериста Бурляева, который окружил себя подхалимами. Они ему только поддакивают, а он себе делает карьеру… Ещё на то, что активированные угли маринуют, а государство совершенно напрасно тратит и тратит валюту! Будет сердиться на бестолковых технологов, которые ничего не смыслят в технологическом режиме и производственном процессе… И ещё, и ещё…

Но зато в субботу, а ещё лучше — в воскресенье папа совсем другой человек. В эти дни он забывает свои маринованные угли, забывает карьериста Бурляева со всеми его подхалимами и по новому рецепту готовит какой-то совсем необыкновенный кофе.

А после обеда, устроившись в гостиной, они с Сашкой поведут долгий, чисто мужской разговор.

Тут пойдут рассказы про дедушку, про его молодые годы, про войну с фашистами, такую чёрную и немного коричневую, какой она была на Сашкиных рисунках.

Хотя, говорят, сорок первый год был очень снежный, но война всё равно чёрная… и немного коричневая с фиолетово-красным небом… Иначе её не нарисуешь.

— Вероятно, в ЖЭКе эта канитель затянется! — кричит папа, сбегая по лестнице через три ступеньки. — Так что раньше девяти меня не ждите!

— Хороню, хорошо! — мирно кивает бабушка. — Ну что ты с ним поделаешь? — бормочет она, затворяя двери. — Ну весь в отца! Как ни бунтует, а всё равно выполнит…

Если очень захотеть…

Тот день был с самого начала каким-то особенным. Утром накинулся дождь. Но неожиданно сквозь тучи пробилось солнце, и всё вокруг засияло. Лужицы немедленно испарились. Умытые берёзки встряхнули зелёными гривками, и люди на работу побежали не в плащах и дождевых ботинках, а в легкой нарядной одежде.