Оливковая ферма - [88]

Элла, наш новый щенок, тычется холодным носом мне в руку, требует внимания. Я рассеянно глажу ее по мягкой рыжей шерстке. Безимени так и не нашлась, хотя я развесила объявления везде, где могла. Похоже, она навсегда исчезла, испарилась из нашей жизни. Мы даже не понимаем, как она выбралась с участка. Я обошла всю ограду в поисках дыры и ничего не нашла. И в ее исчезновении я все еще обвиняю себя, хотя вскоре после него и произошло нечто, похожее на чудо.

Это случилось в папин день рождения две недели назад, в жаркий августовский полдень. Я спустилась по дорожке к калитке, чтобы забрать почту, а когда открыла калитку, то снаружи, в темном углу под гирляндами голубого плюмбаго, обнаружила свернувшуюся, как змея, овчарку. На одно короткое мгновение я подумала было, что это Безимени, испачкавшаяся в чем-то черном, но тут же разглядела и выпирающие из-под кожи кости, и более короткую шерсть — это была не бельгийская, а немецкая овчарка. Я протянула к ней руку, чтобы погладить, но она свирепо зарычала, а я вспомнила первую встречу с Безимени — та тоже не привыкла доверять людям. Как появилась здесь эта собака? Я вдруг подумала, что, может, это папа в день своего рождения прислал ее к нам, чтобы маленькая Элла не скучала в одиночестве.

Я наклонилась пониже, и собака опять обнажила зубы, но, когда я открыла калитку и собралась уходить, она поднялась и нерешительно двинулась за мной. Шла она с заметным трудом, шаталась и сильно дрожала. Я бросилась на кухню, схватила там две собачьи миски, в одну налила воду, а другую доверху наполнила мясными обрезками. Собака испуганно отшатнулась от мисок, и я поставила их на землю, а сама ушла в кабинет, чтобы в окно потихоньку наблюдать за ней. Она легла на землю метрах в трех от мисок и зарычала на них, словно ожидала нападения. Только тут я заметила, что левый бок у нее совершенно лысый. Ошейника на овчарке не было. Интересно, есть ли у нее татуировка? Я позвонила ветеринару.

Татуировки у собаки не оказалось. Я назвала ее Лаки. Она до сих пор в лечебнице. Ветеринар обнаружил у нее внутреннее кровотечение, открытые раны, проблемы с желудком, возможно, оттого, что ее постоянно били в живот, два сломанных ребра, глистов и нервное истощение — вероятно, следствие плохого обращения. Вот потому-то она и задержалась в лечебнице. Доктор хочет быть уверенным, что Лаки никого не искусает и не обидит щенка.

Я собираюсь забрать собаку сегодня: мне не терпится познакомить ее с девочками.

Элла вдруг начинает усиленно вилять хвостом, и две руки обнимают меня сзади. Это Ванесса. Она ничего не говорит, я тоже молчу. Мы просто сидим, тесно прижавшись друг к другу. Солнце, поднявшееся над верхушками деревьев, греет нам спины и сердца обещанием нового, прекрасного дня.

* * *

Погода меняется. То и дело идет дождь, а море из бирюзового сделалось молочно-серым. Мишель разъезжает по миру, продавая наш сериал. Он не дает себе ни дня отдыха, работает как одержимый и иногда умудряется дважды за день встретить рассвет. Мне хочется сказать ему, что так нельзя, что он надорвется, что у него только одна жизнь, но я понимаю, что его не остановишь. Я стараюсь мыслить позитивно, убеждаю себя, что у него все получится, но все чаще думаю о том, что мудрее было бы отказаться от борьбы и отдать «Аппассионату» банку. Вот только Мишель об этом даже слушать не желает. «Мы прорвемся», — снова и снова повторяет он, как будто хочет убедить сам себя. У меня болит сердце, когда я думаю о нем, и я уже вижу, как все наши мечты разлетаются в прах.

Еще до конца этого года Хашиа собирается навсегда вернуться в Алжир. Эта новость совершенно выбивает у меня почву из-под ног. Как же мы справимся без него? Но я вру ему, что уже нашла нового помощника, потому что понимаю: в Африке у него семья и собственная жизнь и я не имею никакого права удерживать его здесь.

— Если только я понадоблюсь вам, — говорит он на прощанье, — звони в деревенскую кофейню, мне передадут. И я сразу же приеду.

Я киваю, зная, что никогда не позвоню.

— Помни, что мы семья — вы и я. Я вас никогда не подведу.

Я опять киваю и целую его, с трудом сдерживая подступающие слезы. Сколько потерь в этом году!

Всю жизнь, сколько себя помню, я боялась терять. Каждая разлука, даже самая короткая, казалась мне прощанием навек. Наверное, поэтому я и не решалась любить кого-то до тех пор, пока не встретила Мишеля.

— Передавай привет от нас жене и детям, — сквозь слезы говорю я.

— А ты скажи Мишелю, что нельзя так много работать. Он нужен здесь.

Я храбро улыбаюсь. Не знаю, в курсе ли Хашиа всех постигших нас бед. Думаю, что да. Он мудрый человек и все понимает. Пока он идет по дорожке к воротам, я машу ему вслед, а он оборачивается, тоже машет мне и улыбается своей доброй беззубой улыбкой.

Я остаюсь на ферме одна, экономлю каждый сантим и непрерывно изыскиваю средства спасти «Аппассионату». Банк уже давно проявляет нетерпение и засыпает нас письмами, угрожая выставить ферму на аукцион. В волнении я часами расхаживаю по комнатам и пустым, продуваемым ветром террасам, а по ночам стою у окна, прижавшись лицом к стеклу, и прислушиваюсь к далекому крику муэдзина. Мусульмане молятся своему Богу.