Оливковая ферма - [58]

Тут я замечаю, что из-за поворота появляется желтый мопед нашего почтальона. По обе стороны рамы свисают мешки с письмами, похожие на большие кожаные уши. Он подъезжает к очереди и начинает лавировать между стоящими машинами, не снижая скорости и не обращая никакого внимания на столпотворение и шум. Более того, он сильнее нажимает на газ, намереваясь объехать застрявшие грузовики по внутренней, бегущей вдоль утеса обочине. Увы, почтальон либо недооценивает собственную упитанность, либо переоценивает ширину просвета, но в любом случае он со своим мопедом прочно застревает между бортом грузовика и каменной стеной. Никто, кроме меня, не замечает этого, а крики несчастного тонут в общем шуме.

Почтальон бьется, как пойманное в коробок насекомое, и пытается слезть с мопеда, но это ему не удается — он только плотнее застревает. Я понимаю, что должна помочь ему, хотя соблазн оставить толстяка в ловушке очень силен. Но гуманность все-таки берет верх, и я отправляюсь искать водителя грузовика. Бросив последний взгляд на месье le facteur, я вижу, что тот отчаянно машет руками и с ужасом смотрит вверх; его голубая форменная фуражка свалилась на землю.

Только тут я осознаю всю серьезность положения. Высоко наверху рабочий уже почти отпилил здоровый сук, и тот грозит вот-вот свалиться прямо на беспомощную жертву. Во всю силу своего поставленного театрального голоса я кричу: «Attention! Attention!»[114] Все тут же замолкают и поворачиваются ко мне. Я жестами указываю на почтальона, и десяток мужчин, ахнув «Mon Dieu!», бросаются ему на выручку. Проще всего было бы немного сдвинуть грузовик, но сделать это невозможно, так как водитель куда-то отлучился: видимо, сделать pipi. Поэтому спасителям остается только тянуть почтальона вперед, одновременно толкая его в спину. Все остальные хором орут парню, работающему на кране, чтобы тот прекратил пилить. В конце концов он понимает и останавливает бензопилу, сук угрожающе раскачивается. Застегивая молнию на брюках, возвращается водитель, и в этот самый момент почтальона общими усилиями выдергивают из щели, будто пробку из бутылки. Бедняга едва стоит на ногах, хотя и привалился к стене. Наверное, ему грозит еще один сердечный приступ, но, к счастью, на этот раз мы тут ни при чем.

Грузовики медленно трогаются с места, и движение на дороге постепенно возобновляется. Один из рабочих, помогавших спасению почтальона, кивает мне и возвращается к своей работе — он подравнивает зеленую изгородь. Я уже несколько раз видела его на участке соседей и отмечала, какой образцовый порядок этот араб навел в их апельсиновом саду. Я подхожу к нему и называю свое имя. В ответ он застенчиво улыбается, демонстрируя один пожелтевший от табака и два золотых зуба, и говорит, что знает меня. У него добрые, пожелтевшие вследствие возраста глаза и маленькая синяя татуировка на лбу — там, где индийские женщины рисуют красную точку. Я спрашиваю, не согласится ли он немного поработать на нас, и объясняю свою проблему. Мы оба оборачиваемся и смотрим на троих работников, которые продолжают расчищать полоску земли между нашим участком и дорогой. Араб сразу же и без колебаний принимает мое предложение и представляется:

— Меня зовут Харбхуоуашуа.

— Как? — испуганно переспрашиваю я.

Он повторяет, но я опять беспомощно качаю головой.

— Зовите меня Хашиа, — смеется он.

Он соглашается приступить к работе с завтрашнего дня. Я объясняю, что надо сделать, а Хашиа перечисляет материалы, которые ему потребуются, поэтому помимо собачьего корма мне приходится покупать в деревне проволочную сетку-рабицу, цемент и железные столбики.

На следующее утро Хашиа опаздывает, и я начинаю бояться, что он не придет вообще. Я уже решаю не ждать и мчаться в аэропорт, когда на дороге вижу его обведенный солнцем силуэт.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке, — успокаивает меня он, и я ему верю.

* * *

Когда неделю спустя я прилетаю из Австралии, измотанная бесконечными радио- и телеинтервью, не говоря о смене часовых поясов, изгородь уже стоит на месте. Вот такое возвращение домой мне нравится, а особенно радует то, что, кажется, мы с Мишелем наконец-то нашли работника на все руки, о котором мечтали все лето. Выясняется, что кроме установки заборов Хашиа может работать каменщиком, плиточником, косцом, подстригать садовые деревья и делать еще множество необходимых в хозяйстве вещей.

Он гордо именует нас с Мишелем «та famille française»[115], а Мишеля называет «mon cherfrère»[116]. Такое обращение обычно сопровождается четырьмя поцелуями — по два в каждую щеку, — крепкими объятиями и звонким хлопком по спине. Сначала такая избыточная сердечность казалась мне подозрительной, но вскоре все сомнения рассеялись, и я в самом деле стала относиться к Хашиа как к брату.

Он, однако, не всегда относится ко мне как к chèr sœur[117], но иногда — как к потенциальной второй жене. Когда Мишель уезжает или просто находится вне зоны слышимости, мне приходится соблюдать осторожность. «Переспи со мной разочек, — уговаривает Хашиа. — Хоть из интереса!» Я поспешно сбегаю от него в дом и, оглядываясь, вижу обычную златозубую ухмылку.