Оливер Твист - [32]

— Вотъ что, — отвѣчалъ новый свидѣтель. — Я видѣлъ трехъ мальчиковъ; двухъ, которыхъ здѣсь нѣтъ и этого вотъ арестованнаго. Они были на противоположной сторонѣ улицы, когда этотъ джентльменъ читалъ. Покража была совершена тѣми мальчиками. Я видѣлъ это и видѣлъ также, что этотъ мальчикъ былъ пораженъ и испуганъ тѣмъ, что произошло.

— Почему же вы не пришли раньше? — спросилъ мистеръ Фенгъ, послѣ небольшой паузы.

— Мнѣ некого было оставить въ лавкѣ, - отвѣчалъ свидѣтель. Всѣ, кто могъ помочь мнѣ, всѣ присоединились къ преслѣдующимъ. Еще пять минутъ тому назадъ никого не было. Я бѣжалъ сюда всю дорогу.

— Обвинитель читалъ, говорите вы? — спросилъ Фенгъ послѣ второй паузы.

— Да, — отвѣчалъ свидѣтель. — Вотъ эту самую книгу, которую онъ держитъ.

— А за книгу эту, — продолжалъ Фенгъ, — уплочено?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ свидѣтель, улыбаясь.

— Богъ мой, я совсѣмъ забылъ объ этомъ, — воскликнулъ старый джентльменъ.

— Хорошъ, нечего сказать! А еще обвиняетъ бѣднаго мальчика! — воскликнулъ Фенгъ, стараясь, но не особенно удачно, казаться сострадательнымъ человѣкомъ. — Нахожу нужнымъ сказать вамъ, сэръ, что вы завладѣли этой книгой при весьма подозрительныхъ и неблаговидныхъ обстоятельствахъ. Счастье ваше, что владѣлецъ ея не желаетъ васъ преслѣдовать. Пусть это будетъ вамъ урокомъ, мой милый, не то будете отвѣчать передъ законамъ. Считать мальчика по суду оправданнымъ! Очистить контору!

— Чортъ возьми! — крикнулъ старый джентльменъ, не будучи въ силахъ сдерживать давно уже овладѣвшее имъ бѣшенство. — Я…

— Очистить контору! — крикнулъ Фенгъ. — Слышали, полисмены! Очистить контору!

Приказаніе было исполнено, и мистера Браундоу вывели вонъ съ книгой въ одной рукѣ и бамбуковой тростью въ другой, ни обращая вниманія на негодующіе протесты его. Онъ вышелъ во дворъ и тутъ чувство личнаго оскорбленія моментально прошло у него. Онъ увидѣлъ маленькаго Оливера Твиста, который лежалъ на спинѣ, прямо на камняхъ, съ растегнутой ли груди рубашкой и мокрой отъ воды головой; лицо его было смертельно блѣдно и судорожная дрожь пробѣгала по всему его тѣлу.

— Бѣдный мальчикъ! бѣдный мальчикъ! — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Карету, ради Бога, кто-нибудь изъ васъ! Сюда прямо!

Карета пріѣхала и Оливера бережно уложили на одно сидѣнье, а старый джентльменъ сѣлъ на другое.

— Позволите мнѣ сопровождать васъ? — сказалъ книгопродавецъ, заглядывая въ карету.

— Богъ мой, разумѣется да, сэръ! — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Я забылъ васъ. Боже мой, Боже мой! У меня до сихъ поръ еще эта несчастная книга. Входите же! Бѣдный мальчикъ! Нельзя терять ни одной минуты!

Книгопродавецъ сѣлъ въ карету и она двинулась впередъ.

XII. Объ Оливерѣ заботятся такъ, какъ никогда еще о немъ не заботились. На сцену снова выступаетъ веселый старый джентльменъ и его молодые друзья

Карета катилась быстро почти по тому же самому пути, по которому Оливеръ впервые входилъ въ Лондонъ въ сопровожденіи Доджера, но доѣхавъ до Энджели у Айлингтона, она повернула совсѣмъ въ другую сторону и остановилась, наконецъ, у красиваго дома въ тихой и покойной улицѣ вблизи Пентонвиля. Здѣсь, не теряя ни единой минуты, приготовили для мальчика постель, на которую его подъ наблюденіемъ мистера Броунлоу нѣжно и осторожно уложили и затѣмъ ухаживали за нимъ съ безграничной добротой и внимательностью.

Прошло много дней, въ теченіе которыхъ Оливеръ оставался нечувствительнымъ ко всѣмъ заботамъ своихъ друзей. Солнце всходило и заходило, снова всходило и заходило и много дней подъ рядъ, а мальчикъ все лежалъ, вытянувшись на постели, во власти всеразрушающей лихорадки. Никогда червь съ такою вѣрностью не источитъ мертваго тѣла, съ какою медленно пожирающій огонь лихорадки разрушаетъ оболочку живого существа.

Слабый, исхудалый, блѣдный пришелъ онъ въ себя послѣ долгаго и тяжелаго сна. Съ трудомъ приподнявшись на постели и поддерживая голову дрожащей рукой, со страхомъ оглянулся онъ кругомъ:

— Что это за комната? Куда меня принесли? — сказалъ онъ. — Я никогда здѣсь не спалъ.

Слова эти онъ произнесъ слабымъ, едва слышнымъ голосомъ, а между тѣмъ ихъ услышали. Занавѣсъ кровати раздвинулся и старая лэди съ добрымъ лицомъ, одѣтая очень чисто и просто, встала съ кресла у самой кровати, на которомъ она сидѣла и что то шила.

— Тише, дорогой мой! — нѣжно оказала старушка. — Ты долженъ лежать покойно, если не хочешь слова заболѣть. А ты былъ очень боленъ… такъ боленъ, какъ ужъ больнѣе нельзя и быть. Ложись… вотъ такъ, дорогой мой!

И съ этими словами старушка нѣжно уложила голову мальчика на подушку, поправила ему волоса, чтобы они не падали на лобъ и такъ ласково, съ такой любовью заглянула ему въ лицо, что онъ не могъ удержаться и, взявъ ея руку, своей маленькой исхудалой рукой, обвилъ ее вокругъ шеи.

— Спаси насъ Господи! — сказала старушка со слезами на глазахъ. — Какое благородное дитя! Ахъ, ты милый крошка! Что бы чувствовала его мать, если бы сидѣла у его кровати, какъ я все это время сидѣла!

— Она можетъ быть видѣла меня, — прошепталъ Оливеръ, складывая руки. — Она, можетъ быть, сидѣла подлѣ меня. Я чувствовалъ, что она сидѣла.

— Это ты бредилъ въ лихорадкѣ, милый мальчикъ! — сказала старушка.