Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности - [27]

Император Исаак II Ангел (1185–1195, 1203–1204 гг.) увлекался зрелищами Ипподрома настолько, что готов был бросить ради этого воюющую армию: «…Царь отложил дело до появления весны и войску приказал в течение зимы стоять в тамошней области лагерем, а сам поспешил в столицу потешиться конскими скачками и насладиться театром. С началом весны он снова выступил в поход и пошел на мизийцев; но и опять, потратив целых три месяца и употребив множество усилий на взятие крепости Ловица, оставил свое предприятие недоконченным, снял лагерь и отправился в столичный город. Так прелести Пропонтиды, ее увеселительные дворцы, охота, скачки, как бы приковывая к себе наших императоров, не давали им долго оставаться в поле и, как трусов каких-нибудь, манили их дезертировать в свои объятия», – с горечью писал современник Никита Хониат (Nic. Choniat. Hist. II.57–58).

Императрицам, согласно правилам этикета, запрещалось посещать гонки. Однако известно, что жена Юстиниана I Феодора, которая была страстной поклонницей цирковых представлений (а в юности и их активной участницей), не могла упустить возможности наблюдать за празднествами: она вместе со свитой взирала на действо с высоких галерей в церкви св. Стефана, откуда открывался прекрасный вид на арену (Диль 1908: 460). Даже представители духовенства, которые хоть и осуждали спортивный азарт своей паствы, тем не менее, и сами порой были к нему неравнодушны. Об этом с горечью писал Иоанн Златоуст: «Опять бега, и опять наше собрание стало меньше» (Patrologia Graeca 48: 756).

С веками ситуация существенно не изменилась. В «Житии св. Лазаря Галесийского» (XI в.) приведен рассказ о том, как в Константинополь прибыли по делам два монаха из провинции и один из них пошел на Игрище: «В тот день, когда на Ипподроме проводились бега, младший из иноков, Иоанникий, без ведома старшего отправился туда. По возвращении он на расспросы старца тотчас сознался, где был. Когда тот начал сокрушаться и говорить: “Ты нехорошо поступил, отправившись на это сатанинское зрелище”, – тот, вместо того чтобы принести покаяние и попросить прощения, принялся спорить: “Что сатанинского в том, чтобы смотреть, как бегают люди и лошади?”» (цит. по: Иванов 2011: 220).

Притягательность и обаяние Ипподрома были столь сильны, что перед ними не могли устоять и иностранцы, представители совсем иных культур. Приведем лишь два из множества примеров.

По свидетельству Прокопия Кесарийского, когда персидский шах Хосров I Ануширван (531–579 гг.) захватил в 541 г. ромейский город Апамею, то решил продемонстрировать свое превосходство над Юстинианом I следующим оригинальным способом: «…Он приказал народу собраться на ипподроме, а возницам – проводить свои обычные состязания. И сам он явился туда, горя желанием посмотреть, как это делается. Поскольку он давно слышал, что василевс Юстиниан очень любит цвет венетов, он и здесь, желая идти против него, решил предоставить победу прасинам. Возницы, начав от барьера, приступили к состязаниям, и по какой-то случайности одетому в цвет венетов удалось, проскользнув, несколько выдвинуться вперед. Сразу за ним, колесо в колесо, следовал одетый в цвет прасинов. Посчитав, что это сделано нарочно, Хосров разгневался и, угрожая, закричал, что нельзя, чтобы кесарь опередил других; он приказал оказавшимся впереди сдержать лошадей и держаться позади до конца состязания. Когда было сделано, как он повелел, то победа с виду как бы досталась Хосрову и партии прасинов» (Procop. BP. II.11.31–36. Пер. А. А. Чекаловой).

Спустя шесть веков, в 1161 г., в Константинополь для подписания мирного договора прибыл султан сельджукского Румского султаната Кылыч Арслан II (1156–1188 гг.). Визит затянулся на полгода, и за это время турецкий правитель неоднократно посещал Ипподром. Чтобы прославить своего повелителя, один из присутствовавших в ромейской столице турок решился на отчаянный поступок: «…Один из потомков Агари… вызвался перелететь с находящейся в цирке башни все пространство ристалища. Поднявшись на эту башню, он стал на ней как бы за барьером, из-за которого выходят состязающиеся. Он был одет в весьма длинный и широкий хитон белого цвета, кругом перетянутый обручами, отчего в этой одежде образовалось много широких складок. Агарянин рассчитывал, что, как корабль летит на парусах, так он полетит при пособии своей одежды, коль скоро ветер надует ее складки… Глаза всех устремились на него, в театре поднялся смех, и зрители беспрерывно кричали: “Лети, лети; долго ли, сарацин, ты будешь томить души наши, взвешивая ветер с башни?” Между тем царь (Мануил I Комнин. – Авт.) посылал людей отговорить его от его затеи; а султан, бывший также в числе зрителей, вследствие сомнительности успеха, в беспокойстве вскакивал с места от страха и боязни за своего соплеменника. Агарянин долго обманывал надежды зрителей, хотя постоянно следил за воздухом и наблюдал за ветром. Много раз распростирал руки и приводил их в движение, как распускаются и движутся на лету крылья, чтобы набрать более ветра, но всякий раз удерживался от полета. Наконец, когда ему показалось, что подул благоприятный и нужный для него ветер, он распростирается наподобие птицы, полагая, что пойдет по воздуху. Но на деле он вышел воздухоплавателем хуже Икара. Как тяжелое тело, он стремительно полетел вниз, а не держался в воздухе, как что-нибудь легкое, и наконец упал и испустил дух, переломав себе и руки, и ноги, и все кости» (Nic. Choniat. Hist. I.150–152. Здесь и далее цит. в пер. под ред. проф. В. И. Долоцкого). После этого инцидента безжалостные жители Нового Рима долго осыпали насмешками всех пребывавших в городе турок.