Олимпийские игры. Очень личное - [3]

Я поняла все. Все последующие дни в голове стучала лишь одна мысль: «Я должна доказать всем, что мой тренер – самый лучший в мире».

Парадоксально, но отец всего лишь раз в жизни видел, как я прыгаю в воду. В начале семидесятых он случайно заглянул на тренировку, которая закончилась крайне неудачно: на его глазах я довольно сильно ударилась о воду в одном из прыжков. Вид собственного ребенка, на котором, что называется, не было живого места, поскольку от удара вся передняя поверхность тела мгновенно превратилась в сплошной синяк, привел отца к разумному в общем-то желанию: никогда больше не видеть подобных кошмаров своими глазами.

В Монреале в день, а точнее, вечер моего финала он просто ушел в столовую. Набрал полный поднос еды, чтобы как-то отвлечься от мыслей, но не успел приступить к трапезе: дверь в общий зал распахнулась, и в проеме нарисовались два тренера из его команды.

– Михалыч, ты что, старый дурак, тут расселся? Твоя Ленка – олимпийская чемпионка!!!

По свидетельству очевидцев, отец вскочил на ноги, поднял поднос с едой над головой и что есть силы шарахнул его об пол с диким криком: «А-а-а…»

Внезапно он умолк, обвел тренеров сумасшедшим взглядом и в полной тишине замершего от неожиданного спектакля зала отчеканил:

– Если наврали, убью! Обоих! – и со всех ног помчался в бассейн.

Впрочем, я забегаю вперед…

Глава 2. Общежитие олимпийского типа

…Спустя много лет я напишу об Олимпийских играх: «Первые дни всегда сопровождаются всеобщим сумасшедшим возбуждением. Журналисты, обслуживающий персонал, прохожие на улицах, совершенно чужие друг другу люди знакомятся, обмениваются сувенирами, мнениями, визитными карточками. Эмоции хлещут через край: спокойный тон – редкость. Все гипертрофированно громко: разговор переходит в крик, смех – в гомерический, до истерики, хохот, шаг – в бег. Словно внутри у каждого до предела закручена тугая тонкая струна.

Опытные тренеры больше всего боятся именно этого: водоворот человеческих эмоций, где вслед за кульминацией всегда наступает апатия, не может не затронуть самих спортсменов. И крайне важно уметь ему противостоять. Потому что самая большая, за исключением травмы, беда, которая только может случиться на Играх с человеком, готовым на победу, на спортивном языке называется коротко: «Перегорел». Это может произойти за секунду до старта: вдруг чувствуешь, что вместо неудержимого желания выступать остается лишь одна гаденькая мысль: «Скорее бы все кончилось…»

В Монреале я, естественно, ничего этого не понимала. Повезло в том, что ни один человек в команде не относился ко мне всерьез. Единоличным лидером команды совершенно справедливо считалась Ира Калинина, которая к тому моменту была уже двукратной чемпионкой мира и ехала в Монреаль не просто участвовать, а выигрывать две золотые медали. На вышке и на трамплине.

В Олимпийской деревне мы все – и пловчихи и прыгуньи – жили в одной трехкомнатной квартире студенческого (в послеолимпийском проекте) общежития, где было лишь две двери: входная и та, что вела в умывальный блок. Написать, что жили дружно, было бы натяжкой. Не ссорились, но и почти не разговаривали между собой – у каждой хватало своих проблем, главная из которых сводилась к тому, чтобы банально выспаться. Пловцы начинали тренироваться в шесть утра, поэтому в восемь вечера уже расползались по кроватям. У нас же, поскольку соревноваться предстояло в очень позднее время, вторая тренировка заканчивалась в двенадцать ночи. Соответственно, и спали мы утром до полудня. И было чрезвычайно непросто, умываясь и принимая душ за фанерной стенкой в грохочущих под напором воды рукомойниках и поддонах из тонкой нержавейки, не будить тех, кто спит.

Еще одним тяжелым испытанием была столовая. Она работала круглосуточно и для спортсменов и тренеров, приехавших из неизбалованных изысками стран, являла собой апофеоз гастрономической мысли. Мясо, рыба, курица, приготовленные дюжиной различных способов, свежие и запеченные овощи, ягоды, орехи, обилие тортов, пирожных, муссов, салатов, копченостей, сыров…

Правда, от излишнего аппетита (и, как следствие, – веса) меня быстро вылечил отец. Случайно увидев, как я с вожделением накладываю на громадную тарелку третий слой снеди поверх двух, уже утрамбованных, он просто вывернул все блюдо целиком мне за шиворот. А когда я расплакалась от унижения, бросил традиционное: «Утри сопли. Ты за этим сюда приехала?»

Наверное, по-другому было просто нельзя. И мама, и отец посвятили спорту всю свою жизнь. Пробиться в сборную страны им не довелось, хотя ради Олимпийских игр оба, не задумываясь, пожертвовали бы чем угодно. И сам факт, что дочь имеет возможность выступить на Играх, но при этом не способна отказаться от каких-либо соблазнов, был для них абсурден.

Но понять это в восемнадцать лет я была не в состоянии. Поэтому, в очередной раз утерев слезы и вытряхнув из-под майки остатки торта, желе и мороженого, я просто решила, что сделаю все возможное, чтобы не попадаться родителю на глаза до самого конца Игр.

Это было несложно. Папа был полностью поглощен своей командой. Я же, предоставленная вне тренировок самой себе, немедленно вляпалась в новую авантюру.