Олимпиец - [43]

Больше всего мне хотелось выйти на старт вместе с Купером. Ведь если я его обойду, я кое–что докажу, пусть и без рекорда; но случая не представилось. Он должен был приехать в августе в Уайт — Сити, участвовать в беге на милю, но что–то ему помешало. Потом говорили, что он приедет на соревнования в Скандинавию, но вместо этого он отправился в Австралию.

У меня была ещё одна попытка побить рекорд, в Уэлвин — Гарден-Сити, в «подготовленном» забеге, но перед последним кругом я был настолько впереди остальных, что утратил чувство времени и показал только 3.58,6.

Я читал о Купере всё, что попадалось: как он выглядит, откуда родом, как тренируется. В будущем году предстояла встреча с ним в Перте, на Играх Содружества, и мне казалось, что именно он будет моим главным соперником в Токио. Ведь в забегах на милю сюрпризы случаются редко. Новички в них не побеждают. За пару лет до Олимпиады обычно ясно, кто может претендовать на золото.

Я знал, что Драйверу могу показать дорогу домой заранее — после Лос — Анджелеса я обгоню его где угодно, да и Берка тоже, свой пик он прошёл. Появились новые хорошие бегуны среди янки, их было много всегда. Есть и европейцы, к примеру Гловацкий, который обошёл меня в Варшаве. Но по–настоящему меня волновал только Купер.

Несколько раз я видел его бег по телевизору. Высокий парень, примерно моего роста, только потяжелее — типичный студент, ему двадцать два года, носит очки в металлической оправе. Его тренера зовут Дон Макбейн, он приверженец интервальных тренировок. Сэм категорически против такого метода, говорит, что он убивает радость бега. Я всегда с ним соглашался, но теперь стал сомневаться: после Лос — Анджелеса я особой радости от бега не испытывал — так, иногда.

Тут было от чего забеспокоиться, я говорил о своём состоянии и с Сэмом, и с Джил. Сэм сказал, что тут нет ничего неожиданного. Это естественная реакция не столько тела, сколько души. «Ты так долго нацеливал все свои силы на достижение рекорда. Потеря рекорда, пусть временная, повлияла на душевный настрой. Тебе надо немедленно поменять обстановку. Я это устрою». «И Джил так считает», — сказал я. Он весь напрягся, как кот перед собакой, и спросил: «Что она говорит?» Я ответил: «Что не меня что–то давит, и очень сильно». Думал, он станет возражать, но он промолчал, кивнул и ушёл.

Через два дня он прислал мне по почте два билета на самолёт до Майорки. Я показал их Джил: «Смотри, что Сэм нам прислал». Она посмотрела на билеты, даже не улыбнулась, только спросила: «Он тоже едет?» А я ответил: «Сэм? Вряд ли. У него тут слишком много дел — тренировки и спортзал».

Итак, мы отправились в Пальму. Сэм проводил нас в аэропорт и принёс Джил огромную коробку шоколада. «Присматривай за ним, — сказал он, — не разрешай долго валяться на солнце. И отвлекай его от мыслей о рекорде».

Эта поездка была как медовы месяц: мы лежали у моря, грелись на солнце, но главное — всё время были вдвоём и ни о чём не думали. Всю эту неделю мы эту неделю провели словно во сне. Джил выглядела великолепно, она быстро загорела, но могла нежиться под солнцем целыми днями. Она лежала на пляже в своём чёрном бикини, закрыв глаза, с лёгкой улыбкой. Я часто любовался её загорелым телом, руками и ногами с крохотным золотистым пушком, её дыханием. Я трогал её за плечо и звал в гостиницу, а она показывала мне язык и качала головой. Потом мы поднимались к себе в номер…

Очень хорошо помню эту комнату: мозаичный пол, сквозь опущенные шторы пробиваются солнечные лучики и светят на постель, на Джил, чертят на ней белые полосы. Я думал: чем бы сейчас занимался, будь я в Англии? Бегал бы с Сэмом в лесопарке. И от этих мыслей становилось ещё приятнее.

Однажды она сказала: «Первый раз мы по–настоящему вместе и ничто нам не мешает». Я сразу понял, что она имеет в виду, потому что и сам думал так же, но мне стало стыдно — ведь именно Сэм отправил нас сюда, хотя деньги, конечно, выложил Стен.

В другой раз она сказала без всякой причины, просто так: «Он будто тень». И я снова всё понял, и снова мне стало не по себе.

О рекорде я забыл и думать. Курорт, вокруг ничего не происходит, никто тебя не знает. Джил на эту тему вообще не говорила. Но однажды, когда мы грелись на пляже, я спросил: «Как думаешь, я верну его себе?» Она, понятно, догадалась о чём я, но спросила: «Что ты себе вернёшь?» Я ответил: «Рекорд, что же ещё?»

Мы оба лежали на полотенцах, подставив спины солнцу. Джил сперва помолчала, потом спросила: «Разве это так важно?» Я подумал, что ослышался, даже сел. «Господи, ещё как важно». А она, не поднимая головы: «Важнее всего остального?» Я спросил: «Что ты этим хочешь сказать?» — «Только то, что сказала». «Конечно, нет, — ответил я, — я никогда не говорил, что он для меня важнее всего остального». Она сказала: «Не говорил, но ведёшь себя именно так». Я был до того поражён, что не мог её понять: «А по–твоему, он не важен?» Она ответила: «Важен, конечно, важен». «Так в чём тогда дело?» Она приподнялась, опёрлась на локти, но смотрела перед собой: «Ты из–за этого меняешься» Я спросил: «Из–за чего?» Она ответила: «Из–за рекорда. Он довлеет над твоей жизнью. Над нашей жизнью». У меня даже дух перехватило от отчаяния. «Неужели ты не понимаешь, что я должен его вернуть?» Тогда она посмотрела на меня и спросила: «Зачем? Зачем это так уж нужно?» Я сказал: «Потому, что я его потерял. Что с тобой?» А она: «Но ведь ты снова его потеряешь». — «И снова верну». Но она не унималась: «И так до бесконечности, пока ты не состаришься и вообще не сможешь бегать».