Ольга Николаевна - [4]

С утра начался озноб и сильный кашель, а к вечеру жар.

Пришёл Андрей Владимирович и сел около постели.

Она смотрела на него равнодушным, тяжёлым взглядом и называла «доктор»…

Рассказала, что вчера к вечеру пошла на море. Вода была тёплая. Она искупалась; потом долго сидела на берегу раздетая и очень озябла.

— Мы пришли с вами часа в четыре, — сказал Андрей Владимирович. — Когда же вы пошли купаться?

— Вероятно, около шести… Когда я шла с моря, солнце село уже…

«Зачем это нужно ему… Вернулись в четыре часа… Он узнал по синему шарфу, и мы пошли гулять…»

Она всё хотела вспомнить что-то и не могла. Равнодушно смотрела на Андрея Владимировича и думала: «Почему он не уходит?.. Я же всё сказала ему…»

— Зачем, зачем вы меня не послушались?! — говорил он, как-то сгорбившись и сжимая виски большими руками.

— Я устала, доктор…

Он, казалось, не слышал её. Снова спрашивал. Говорил ей о чём-то. И брал за руку.

Ей было неприятно, что рука у него холодная и влажная, и она сказала:

— Доктор, у меня голова тёмная… Я не могу больше…

Он ушёл. В комнате стало тихо и всё одного цвета.

«Зачем же закрыли комнату синим шарфом?» — подумала она.

Больше она ничего не помнила…

. . . . .

Ольга Николаевна пришла в себя к утру. Первая мысль была: «Надо сейчас же ехать домой».

Голова была тяжёлая и руки чужие. За одну ночь она так ослабла, что у неё не хватало сил кашлять, и от этого тупая боль не проходила в боку.

Она попросила позвать к ней доктора.

Андрей Владимирович вошёл почти сейчас же, как будто бы дожидался за дверью.

— Я хочу ехать домой, — обратилась она к нему, не здороваясь и точно не узнавая его.

Он наклонился к ней и сказал:

— У вас тяжёлая форма лихорадки. Это серьёзно, но пугаться нечего.

Ольга Николаевна подняла веки и удивлённо посмотрела на него.

— Пугаться? разве я сказала? Я хочу ехать домой: к себе… и к детям, — с трудом докончила она.

Он всматривался в лицо, как будто бы хотел определить, вполне ли она сознаёт свои слова.

— Сейчас вам ехать невозможно, — сказал он.

— Но мне непременно надо… доехать до дому… — отчётливо сказала она. Хотела сказать: «дожить»…

Но ей неприятно было так прямо говорить при постороннем человеке.

Андрей Владимирович встал. Лицо у него жалкое, растерянное. Ольга Николаевна подала ему руку и слабо улыбнулась.

— Андрей Владимирович, — первый раз она снова назвала его по имени, — вы простите меня… вы не сердитесь… Я вам так благодарна… Это был единственный счастливый день в моей жизни… И больше не надо об этом.

Она устала говорить. Закрыла глаза. Он молча, до боли крепко прижал её руку к губам, и когда она открыла веки, его уже не было в комнате…

Ольга Николаевна знала теперь наверное, что завтра уедет. Пусть вынесут на носилках, если не хватит сил идти самой. Лучше умереть дорогой, чем здесь: ближе к дому. У неё появилось какое-то физическое ощущение дальности расстояния. Точно она видела перед собой весь путь, до мельчайшей подробности, и в конце его — её дом с детьми и привычной постоянной жизнью, а в начале — комната с белыми холодными стенами, в которой лежит она.

«Господи, как далеко… И все они там… А я здесь зачем-то… Какие-то люди, чужие люди около меня…»

Всю ночь она думала о детях. Она видела их маленькими, какими они были лет пять назад, когда, бывало, утром она брала их к себе в постель, и они засыпали около неё, прижимаясь друг к другу. А днём, куда бы она ни шла, бегали за ней, держась за платье, и со звонким смехом кричали:

— Сама утка ходит… своих детей водит…

И теперь они одни. Маленькие-маленькие. Не за кем ходить им, держась за платье… А она зачем-то здесь. Одна. Совершенно одна… Да как же она могла уехать? оставить их? жить здесь?

Если бы можно было, Ольга Николаевна сейчас же встала бы и поехала на пароход. Но всё равно придётся ждать до утра.

«А вдруг не доеду… умру?»

Мысль о смерти кажется ей совершенно нестрашной: как будто бы к ней не имеет никакого отношения.

«Ну, а всё-таки, вдруг умру?» — настойчиво спрашивает она себя.

И опять совершенно не страшно.

«Только бы доехать… только бы доехать домой… А там — всё равно. Там всё хорошо… И умереть, если так нужно…»

Ольга Николаевна успокоилась совершенно. Посмотрела в окно: тёмные ветки качались на звёздном небе. И громадная, как чья-то лапа, тень пробегала по белой стене около кровати. Теперь она не боялась больше ни этих стен, ни чужих людей: она знала наверное, что завтра уедет домой.

Пароход отходил в десять часов утра.

Рано утром Ольга Николаевна позвала сиделку, сказала ей, что сегодня уезжает: надо помочь одеваться и укладывать вещи.

Сиделка перевела её на диван.

На столе стоял пустой стакан с засохшей веткой розы. Белый бутон повял. Несколько коричневых лепестков упало на скатерть. Тут же лежало нераспечатанное письмо из дому. Она забыла о нём.

Разрывает конверт. Торопится. Пропускает целые фразы, написанные мелким, как чёрный бисер, почерком, — это пишет муж. Это после. В конце, наверно, приписка от детей… Ну конечно! на четвёртой странице сверху Лизанька. Всегда намажет. А заглавные буквы разрисует гирляндами.

Ольга Николаевна читает букву за буквой, точно рассматривает каждую из них, как она написана. Дочитывает до конца. Потом начинает сначала, и так несколько раз…