Ольга и Константин - [5]

— Да пошла же ты! — Приподнявшись на коленях, Ольга отчаянно взмахнула кнутом: — Но-о!

Приняв нешуточный удар, лошадь взбрыкнула, и телега понеслась по улице.

Занавески на окнах были задернуты, лампа под незатейливым абажуром освещала наспех собранный стол, а Ольга, стоя у двери, с невольным сочувствием наблюдала, как ест проголодавшийся за день приезжий.

— Хотела с утра пироги испечь, да мука кончилась, — посетовала она. — Хочешь, еще рыбы изжарю? Мне сосед язей принес, они как раз свежие… На плитке быстро сготовятся.

— А сама? — тоскливо взглянул на нее Константин. — Слушай, сядь пожалуйста! Не могу я так, один… Почему в стороне стоишь?

— Ну да: сядем, еще бутылку поставим и совсем семейно отужинаем! — опять ожесточилась Ольга. — Как раз и от гостей отбою не будет… Слышишь? Обратно кого-то несет.

В дверь на крыльце и верно стучали. Стучала Настя Тихомолова, под рукой держала нечто, накрытое марлей, а у самой на голове красовался новый цветастый платок. Когда Ольга к ней вышла — хотела было сунуться в дверь, но хозяйка загораживала вход, и тогда Настя запела скороговоркой:

— Ты у меня вчера будто и мучицы белой спрашивала… Так я блинков как раз испекла, дай, думаю, снесу подруге, может, угостит гостя! Еще теплые блинки, и сметанки захватила.

— Чего ты вдруг такой памятливой стала? — усмехнулась Ольга и вновь нахмурилась. — Иди, Настасья. Неси блинки своему Петру, а мне недосуг. Слышишь?

— Так что ж ты его — и кормить не будешь? — изумилась Тихомолова. — Или не показался? А привезла тогда чего ж… Где ты такого сыскала? Да пусти, я хоть единым глазком гляну, бесчувственная. Подруга я тебе или кто?

— Господи, — взмолилась Ольга горестно. — Ты же, считан, как ни двадцатая пришла с приветом да интересом… Прямо человека совестно за ваше любопытство! Что у него, две головы или копыта вместо ног? Такой, как все, и есть… Ступай домой, не держи меня тут. Без того ума не приложу, как дальше быть. Ступай, Настя!

Когда вернулась в комнату, Константин внимательно разглядывал фотографии на стене, улыбаясь, обернулся к ней.

— Это все родные, да?

— Родные, — кивнула Ольга. — Что, много? Да кого уж нет, а кто разъехались куда…

— Разве это много? — удивился он. — У меня знаешь сколько? Если все фотографии повесить — стены не хватит, честное слово… — Вглядевшись в ее лицо, Константин перестал улыбаться, подошел и взял за плечи: — Ты зачем грустная? Стыдно, что меня привезла, людей стыдно, да? Это нехорошо… Я совсем неплохой, просто еще мало знаешь меня. А узнаешь — сама увидишь.

Ольга не отстранилась и не возмутилась, хотя держал ее крепко и стояли они совсем близко. А пооглядев его, даже улыбнулась чуть ли не ласково.

— Да уж молодец, видно, — кивнула согласно. И, вздохнув, предложила: — Идем-ка со мной.

Отведя его руки, повернулась и вышла в сени; открыв дверь в другую половину дома, зажгла там свет, и Константин, войдя следом, с интересом осмотрел чисто прибранное жилье.

— Вот тут и заночуешь, — сказала она. — А завтра в обед машина в район пойдет, как раз с ней и отбудешь. Спи, устал сегодня, наверно.

И не успел гость ничего сказать, как быстро ушла, и дверь притворилась за ней.

Константин покачал головой. Сияв пиджак, повесил на стул, достав сигарету, закурил, поискал, куда бросить спичку, и увидел па столе пепельницу. Несколько раз затянувшись, постоял возле стола и решительно вышел в сени.

Осторожно ступая, подошел к двери в другую часть дома, потянул за ручку и понял, что с другой стороны заперлись…

…На своей половине, расчесывая у зеркала волосы, Ольга прислушалась к шорохам в сенях, отложив гребень, подперла ладонью лицо, так и сидела, разглядывая отражение в тусклом стекле. Сначала с полуулыбкой, а потом с выражением задумчивой грусти.

Высунувшаяся из окошечка кукушка провякала шесть раз, убралась восвояси, и только тогда Константин наконец услышал вяканье механической птички.

Сев па постели, с изумлением осмотрелся, все вспомнив, спрыгнул на пол, оделся и вышел в сени.

Сначала постучал в дверь напротив, затем приотворил ее — кругом было тихо.

На столе, за которым он вчера ужинал, стояли накрытые марлей миски, рядом белела записка. Он взял листок, шевеля губами, прочел, откинул край марли, увидел творог, сметану и жареную рыбу. Отломив корочку хлеба, бросил в рот, а остальное опять прикрыл и пошел в сени.

Сняв рубашку, долго плескался под умывальником, фыркал с удовольствием, крепко утирался полотенцем и на улицу вышел раскрасневшийся, причесанный и готовый к жизни.

Когда он поднял руку, проходивший мимо трактор сразу остановился, тракторист охотно высунулся, и Константин спросил:

— Здравствуй, дорогой… Где тут у вас телята живут? Мне, понимаешь, к Ольге надо.

— Здорово, — заулыбался тракторист. — Ты, значит, с Кавказа? Знаю я, служили со мной грузинцы, ребята ходовые… А телятник во-он, на горе! Только что ж она от тебя так рано сбежала? Видно, придержать не сумел! Угости закурить.

— На, пожалуйста, — Константин сунул ему в руку пачку, отходя, обернулся: — Бери-бери, езжай… У меня еще есть.

Сунув сигарету в рот, свесившийся по пояс тракторист понаблюдал, как он ходко поднимался тропинкой в гору, ухмыльнувшись, взялся за рычаги, и трактор загромыхал по дороге.