Ольф. Книга вторая - [78]

Я успел отвернуть лицо в сторону. Когда обернулся, напарница, как заправская собачка, закапывала ножкой мокрую выемку. Ноль смущения. Зато удовольствия полные штаны, которых нет.

Пингвины и мороз не сработали, злые чары не рассеялись и продолжали рвать душу.

А что, если попробовать вариант «Спящая красавица»?

Я приблизился. На внезапный поцелуй Челеста отреагировала по-детски: хихикнула и отмахнулась.

Тоже не то. Или я не так подступился? Чтобы разбудить, нужно постараться, а губы, едва ткнувшись, сразу разбежались в стороны. Разве ж это поцелуй, от которого приходят в чувство?!

Сформулирую точнее: нужен поцелуй, от которого не просто приходят в чувство, а приходят чувства. И я подошел к делу со всей основательностью. Совесть понимала, что поставлено на карту, и со вздохом прикрыла глаза.

Челеста убегала от меня, считая это игрой. Песок взметался из-под ступней, которые задирались высоко и озорно — добыче хотелось, чтобы песчаная стена помешала охотнику. Не тут-то было. Руки сграбастали улепетывавшую дичь, горизонт опрокинулся, борьба перешла в партер. Девушка не понимала, чего я хочу, но отбивалась серьезно. Ей не нравился мой настрой, он выглядел совсем не дурашливым, как у нее, и не заботливо-умилительным, каким должен быть у опекающего родителя. На коже скрипел песок, мягкое давилось, острое впивалось. Наконец, распятое тело замерло подо мной, мышцы тут же сдались и расслабились, а изучающий взгляд залез в подкорку: дескать, если это игра, то плохая игра, не нравится.

Теперь, когда препятствия в лице раскинуто-прижатых рук и ног устранены, мой рот впился в оказавшийся под ним. От вдавившего сверху усилия девичий затылок сделал вмятину в песке, лицо попыталось вывернуться. Я не дал.

Едва ворочавшаяся голова закопалась по уши, взгляд стал испуганным.

— Коза фай?!* — вырвалось в виде мычания, которое сразу подавил мой язык.

*(Что ты делаешь?)

У нее во рту было полно песка. Смешанный со слюной, он хрустел на моих зубах, втягивался губами. Я продолжал целовать. Грудная клетка расплющила бедняжку, даже мягкое сделав острым.

— Баста!*

*(Хватит!)

Это не было кокетством, в голосе слышалось неподдельное отчаянье. Все всколыхнувшееся во мне тотчас возвратилось в норму. Подо мной не женщина, не девушка, которая нравится. Спящая красавица осталась в своем сне.

Что же попробовать еще? Что проймет, как вернуть взрослость во взрослое тело?

Купание с отмыванием заняли некоторое время, и корабль полетел в Кхаджурахо.

Трущобы, где гонялись за маленьким воришкой, остались неузнанными. Тогда я сделал главное, ради чего прибыли: высадился с девушкой прямо у нескромных скульптур.

Сначала Челеста не поняла, зачем мы оказались на древних камнях.

— Смотри! — приказал я, тыча пальцем в то, что недавно постеснялся бы иметь в поле зрения в присутствии особы, которая нравится. После связавших нас событий это из провокационно-подзуживающего и просто любопытного перешло в разряд отвратительного. Из небытия выплыло необходимое английское слово: — Лук!*

*(Смотри)

Челеста присмотрелась к изображениям… и ничего не поняла. Разглядывая, она просто веселилась.

— Гварда, че ун азино! — Ее лицо обратилось в другую сторону. — Э ун элефантэ пикколо!*

*(Смотри, ослик! И маленький слоник!)

И это не сработало. Только вогнало в краску.

Попытки продолжились. Я вновь поднимал Челесту на Эйфелеву башню, заглядывал в бассейн к французскому политику и давил неисчислимостью пирамид. Высаживал на небоскребы. Спускал в пещеры Айсризенвельт на плато Тенненгебирге. Показал с минимальной высоты злополучное стрельбище в моем городе. Может, случившееся плохое что-то всколыхнет?

Ничего.

Еще попытка:

— Смотри!

Я вынул из кладовки предмет, за которым она так гонялась.

— А что сейчас покажу! Помнишь?

Перед глазами-угольками вспыхнул экран видеокамеры.

Ничего не загорелось. Угли потухли. Только смешок раздался при взгляде, как по огромному каури пробирается гладкокожая фигурка.

— Челеста э ун шиммиа!*

*(Челеста обезьянка)

Я отчаялся. Девушка на все взирала безучастно и отстраненно, видела как в первый раз. Если восторгалась, то как малое дитя. В перелетах сидела или лежала рядом, прижимаясь, не смущаясь меня, не стыдясь за себя. От бесстыдной детскости было не по себе. От исчезнувшей взрослости стало невмоготу. Однажды ночью я решился на крайнюю меру. Челеста лежала рядом на животе — безмятежная, полностью довольная жизнью. Она глядела десятый, если не сотый, сон, а ко мне никак не мог прийти первый. Нежная щечка расплющилась о тыльную сторону ладони, кудряшки разметались, вдоль кровати струилась до боли знакомая каждой выпуклостью ладная фигурка. О том, что было между нами, девушка не помнит, как обо всем, что связано со взрослой жизнью. Вдруг инстинкты сработают, и сонные желания тела пробудят уснувший разум?

Я приподнялся.

— Челеста, ты спишь?

Мертвым сном. Ни отклика, ни вздоха. Губки неслышно шептали что-то, словно разговаривая с собой, под закрытыми веками разворачивалась какая-то своя, неизвестная мне жизнь. И внутренний полководец взметнул флагом: «Вперед!» Передвижные башни окружили объект готовящегося прорыва, десятка чутких разведчиков исследовала входы-выходы в бастионах противника. Нападения никто не ждал. Таран примерился к удару в ворота.