Ольф. Книга вторая - [75]

— Осторожней надо быть, — укорил я, глядя, как смуглые пальчики с ликованием размазывают густую жидкость по груди и животу, где на ходу придумывалась новая игра: то ли дороги прокладываются по виртуальной карте через поля и горы, то ли картина рисуется в соответствующем умственному возрасту стиле. То ли обладательнице испачканной кожи просто нравятся ощущения. Крестик тоже использовался в качестве игрушки, им водили как карандашом.

Совсем недавно первой мыслью было бы слизать, организм посчитал бы такое за высшее счастье. Сладкое на сладком…

Все изменилось. Передо мной сидел большой ребенок, и все, что пришло в голову при взгляде на липкие потеки — что забот прибавилось, придется снова мыть. И «придется мыть» в отношении красивой половозрелой особы впервые не несло положительного оттенка.

Отныне сгущенка и все подобное — табу.

Нож и банка отправились в кладовку, которую я на всякий случай сразу запер. На вещи Челеста успела бросить посерьезневший и вроде бы понимающий взгляд. Наверное, она хочет одеться. Одна ее рука даже поднялась и потянулась, но по дороге передумала. Мысленной командой я вновь вызвал душ, не желавшую мыться особу пришлось ловить, а затем удерживать.

Челеста, Челеста. И раньше была почти ребенок, но теперь… Пальцы с ностальгией терли нежную кожу, что так недавно любила меня каждой клеточкой. Тугие наплывы мякоти вновь поднимали бурю эмоций, уютные закутки напоминали о спрятанных внутри кладах. Вместо помощи, раз уж с самостоятельностью проблемы, Челеста изо всех сил мешала омовению, происходящее было принято за игру. И игра ей нравилась. Раздавались смешки, девушка пихалась, вырвавшееся тельце вновь и вновь уносилось с ликующим визгом, чтоб в очередной раз быть водворенным под равнодушные струи. За один из побегов последовало наказание: пока одна моя рука перехватила хохочущую плутовку поперек тела, вторая жестко приложилась по ягодице. Шлепок вверг в шок.

— Сэй каттиво рагаццо.* — Округлившиеся глазки глянули на меня с обидой, губки задрожали… зато беготня временно прекратилась.

*(Ты плохой мальчик)

Приведя разыгравшуюся барышню в приличное состояние, я обтер ее своим халатом и протянул второй:

— Оденься.

На лице — недоумение. Пришлось вдеть руки во влажный халат и показать требуемый от нее результат на себе.

— Вот так. — Я запахнулся и завязал узел пояса. — Теперь ты. Вставляй сюда.

Раскрытый, словно хочет поймать шалунью, халат манил отверстиями рукавов. Челеста отшатнулась, отчего спина врезалась в мягко принявшую стенку.

— Одевай. — Я сделал шаг вперед.

— Нон токками! Кози ми пьяче!*

*(Не трогай меня! Мне нравится так!)

Она сумела проскользнуть снизу и выскочила у меня за спиной. Я обернулся. Девушка с восторженными воплями снова увернулась и привычно удирала, сверкая пятками и не пятками.

Опять двадцать пять. Как с непослушным ребенком, вновь пришлось применять силу. Ложный выпад, совершенный корпусом, обманул озорницу, она стала со смехом вырываться — больше веселясь, чем возмущаясь. А мне было не до смеха. От слова совсем. Если так пойдет дальше…

Захотелось еще раз всыпать для воспитания, раз уж этот метод действует. И не просто захотелось, а почти воплотилось — упершаяся в «кресло пилота» нога уже приняла на себя тяжесть прижатого животика… а перегнутое через колено тельце посчитало происходящее новой игрой: ладони начали переступать по полу, корпус раскачивался — кажется, Челеста изображала лошадку. Сущий сорванец-малолетка со всеми полагающимися прибабахами. Битье — явно не решение проблемы.

— Оденешься? — Я вернул несостоявшуюся жертву в вертикальное положение.

Указание на халат вызвало отрицательную реакцию, вновь завязалась борьба, но едва я допустил промашку, девушка меня укусила.

— Черт с тобой, ходи как хочешь. Если думаешь, что чем-то мне досадишь, то глубоко ошибаешься.

И все же… В новом состоянии девушка стала полностью похожа на ребенка. Уединение с девушкой, особенно с нагой и прекрасной, обычно приятно до колик в животе, но с непредсказуемым малолетним шалопаем, у которого лишь баловство на уме…

Увы, баловство было не то, которое хотелось.

За панорамным окном стеной упала южная ночь. Чужие созвездия ярко блистали.

— Если не оденешься, будешь спать на полу.

Мой палец ткнул вниз под будуар, затем обе ладони соединились и сложились под щекой, а голова склонилась набок. Кажется, объяснение удалось. Девушка догадливо повторила жест:

— Дормирэ?*

*(Спать?)

— Спать. Спокойной ночи. Гуд найт.

— Буона ноттэ.

Несколько попыток прорваться на кровать были пресечены жестко и последовательно. В ответ на недоумение я вновь указал вниз, на мягкий теплый пол. Поняв, что на постель ее не пустят, Челеста разочарованно покрутилась, устраиваясь, подстелила халат и, наконец, успокоилась.

А ведь подстелила зачем-то. Бессознательно, но сделала что-то из прежней жизни, ведь корабль окружал комфортом, в котором не требовалось белье. Это хорошо, что она что-то помнит. Впрочем, она разговаривает, значит, повреждена только часть памяти.

Обидно, но это именно та часть, что связана со мной. И с нами. Точнее, с «нами» — теперь в кавычках. Мертвое море, Эйфелева башня, Бранденбургские ворота, все прочее — теперь это существует лишь для меня. И то в прошлом. А события, которые помнит только один, ничем не отличаются от фантазий.