Олешек - [3]

Все убежали от окна. И вот внизу на террасе дверь сердито скрипнула «прри-бью!», и толстый Николай Иванович без шапки сбежал по ступенькам в своих лохматых, как собаки, сапогах.

— А ну слазь! — закричал он. — Сейчас уши надеру!

Даже если бы Олешек очень хотел, чтобы Николай Иванович надрал ему уши, он и то не смог бы слезть.

— Сейчас я тебе… — пообещал Николай Иванович и взялся за рукоятку лебёдки.

И проклятая бадья, которая раньше не хотела спускаться, теперь, покорно повизгивая, поползла книзу. Всё ближе снежная земля, всё ближе лысая голова Николая Ивановича…

Но тут дверь из дома опять распахнулась: «Прррочь!» — и в брюках, забрызганных извёсткой, в накинутой на плечи рабочей куртке сбежала с террасы мама. Она схватила Олешка в охапку, вытащила из бадьи.

— Сынок! Да зачем ты туда залез? Да кто же тебя поднял? Захолодал весь… — Мама ведёт его в дом и на ходу оттирает ему пальцами замёрзшие щёки.

— Никто, я сам, — отвечает Олешек и покрепче прижимается щекой к её ласковой руке.

— Сам себя поднял на второй этаж? — усмехается Николай Иванович. — Быть того не может. Тут без моего Валерки не обошлось.

Олешек тихонько дёргает маму за рукав, и мама внимательно взглядывает ему в глаза.

— Раз мой сын сказал, что виноват он сам, значит, так и есть, — строго говорит она Николаю Ивановичу и вводит Олешка в дом. Дверь вежливо просит их «прри-крой», и они прикрывают её и сразу вдвоём с мамой убегают вверх по засыпанной опилками, залитой побелкой лестнице.

Когда, запыхавшись, они останавливаются на верхней площадке меж высоких окон, у заляпанных жёлтой краской деревянных подмостей, Олешек говорит:

— Ты у меня молодец, мама. Знаешь, какой он сердитый дядька? Если бы он узнал, что Валерка…

— А ты вот не молодец, — отвечает мама. — Зачем залез в бадью? — Она вынимает из кармана сына завтрак, пододвигает к окну ящик и стелет на подоконник газету.

— Я хотел как лучше, — грустно говорит Олешек.

— Ты всегда хочешь как лучше, а почему-то получается как хуже.

— Да, вот правда, почему? — удивляется Олешек.

Они сидят рядом на ящике и едят хлеб с колбасой, и пьют из гранёных стаканов чай без всякого молока, и мешают сахар одной ложкой по очереди. И Олешек чувствует себя настоящим рабочим парнем, у него даже колено выбелено извёсткой.

Мама кончает завтракать первая. Ловко и быстро, как мальчишка, она взбирается на подмости и там окунает большую кисть в ведро. Олешек жуёт хлеб с колбасой и, задрав голову, следит, как ловко бегает по стене толстая жёлтая кисть.

— Мам, а какие они, отдыхающие люди? — спрашивает он.

— Обыкновенные, как мы с тобой, — отвечает мама. — Поработали, отдыхать приедут.

Длинные жёлтые капли срываются с кисти и сквозь щели в подмостях падают на пол в опилки.

— Мам, а когда вы тут всё покрасите, тогда чего будете делать?

— Правое крыло кончим, заселим — левое начнём, — говорит мама.

— А потом?

— Потом детский сад будем заканчивать.

— Для меня?

— Для всех ребят. И для тебя. Хватит тебе без дела болтаться.

Кисть ныряет в ведро и проводит по стене жёлтую дорожку.

— И нечего тебе с этим Валеркой водиться, — говорит мама. — У тебя из-за него одни неприятности. Он неслух, понимаешь?

— Да, — кивает Олешек.

— И глаза у него какие-то бесцветные, — говорит мама.

До сих пор Олешку казалось, что глаза у Валерки голубые, но мама маляр, она лучше знает.

— И ещё трус вдобавок! Набезобразничал, поднял тебя в бадье, а сам удрал!

— А может, ему некогда было, — подумав, говорит Олешек.

— Да будет тебе, — отмахивается мама и сердито шлёпает кистью по стене. — И что он тебе дался? Никто из ребят с ним не водится! И ешь поскорей, ты что, разучился жевать?

Олешек молчит. Он торопится прожевать хлеб с колбасой, чтобы ответить.

— Ага, с ним никто не водится! — соглашается он, проглотив последний кусок. — Никто, правда! — Он вытягивает шею, чтобы видеть маму, и на нос ему падает жёлтая капля. Олешек моргает коротенькими ресницами, трёт пальцем нос и глядит вверх на мать своими ясными, светло-карими глазами. — Значит, ему одному ведь плохо, мама? Да?

Глава 2. Приехали!

Папа привёз на своей машине большие листы фанеры. Пока они лежали на снегу, Валерка и Олешек на них прыгали сколько хотели. Потом из этих листом плотники вокруг каждой облупленной колонны выстроили башню.

Там, внутри, в башнях, целую неделю стучали и скребли, а когда фанеру сняли, оказалось, что колонны сделались гладкими и блестят, как новые.

С этого дня папин грузовик не стал больше возить мел и краски. Теперь из машины каждый день выгружали очень интересные вещи. Приехала гора пружинных сеток, а кроватные железные ноги и толстые тюфяки Олешек с папой привезли совсем отдельно. Потом в машине приехало зеркало. В его глубине поворачивались сугробы, двигались заснеженные ёлки и даже — Олешек сам видел — пролетела ворона.

Потом в машине ехали две пальмы. Олешек стоял в кабине на коленях задом наперёд и глядел в кузов через маленькое окошечко. Пальмы сидели в кузове важные, как две тётки, закутанные в рогожные шубы, и недовольно качали головами. Олешек сразу понял их разговор. Одна пальма возмущалась: «К чему снег, к чему снег?»