Оленька, Живчик и туз - [43]

Фортепьянов невольно сравнил двух женщин. Холеная служащая бутика явно превосходила Оленьку по длине ногтей, по объему бюста, по ухоженности кожи рук, а макияжи вообще были несравнимы — Оленька намазюкалась так нелепо, что даже Фортепьянову бросалось это в глаза.

Но почему-то для Оленьки господин Фортепьянов готов был потратить столько денег, сколько она захочет и потребует. А для продавщицы, для этой угодливой твари…

Оленька опять ушла в примерочную, но шторки за собой не задернула, устроив из переодевания коротенький сеанс стриптиза.

Фортепьянов послушно любовался Оленькой, смотрел, как она при помощи продавщицы сняла зеленое и надела темно-коричневое — из тяжелого шелка — вечернее платье.

Фортепьянов кивнул головой.

Следующим было легкое летнее платье, потом темно-красный шерстяной, ручной вязки деловой костюм, в котором Оленька совершенно преобразилась. Магнат глянул на ценник — четыре с половиной тысячи долларов с копейками, — и одобрил и это строгое одеяние, потом отвел взгляд от Оленьки, вышел из примерочной, сел в кресло и вернулся к своим размышлением.

“Бабы, что с них взять. И мужики наши — тоже бабы. Бабская психология… Набить все шкафы битком — костюмами, шубами, чтобы туфли в коробках лежали до потолка… К сожалению, и для моей Оленьки жизнь без этого невозможна. А между прочим каждый стежок кутюрье — кубодецикилометр туза! И все-то нам мало — одним на хлеб не хватает, другим на “Жигуль”, третьим — на виллу в Майами. А туз скоро кончится, месторождения иссякают. Продырявили землю, как подушечку для иголок. Через десять лет из недр только грязевые пузыри пойдут, и все — конец нашей самоедской экономике. Хитромудрая Европа к тому времени прах и мусор научится расщеплять — найдут чем обогреваться. А как кончится наш российский туз — так сразу все борцы за свободу и демократию, все эти наши благородные англо-немецкие учителя и франко-саксонские друзья выстроят за две недели новую берлинскую стену. Но уже гораздо восточнее — прямо по нашей границе. Чтобы на века, навсегда от нас, от дураков, отгородиться…”

Фортепьянов встал и опять вернулся в примерочную, чтобы поторопить Оленьку.

Оленька взглянула на Рора Петровича — тот постучал по наручным часам.

— Все, все — мы уже закончили! — заторопилась Ланчикова. — Помоги мне, пожалуйста.

Фортепьянов взял мешок с платьями, упакованными вместе с плечиками. Оленька отвернулась, застегиваясь. Продавщица вышла со списком отобранного товара.

Фортепьянов быстро взял со скамьи забракованное им же зеленое платье и запихал его на дно мешка, даже Оленька не заметила — или виду не подала. “Ловко! Здорово получилось!” — обрадовался, наконец, господин Фортепьянов.

— Ты счастлива? — спросил Ророчка уже в лимузине.

— А ты? — откликнулась в восторге Оленька и поцеловала своего маленького мальчика.

— Как ни странно, я тоже очень счастлив, — усмехнувшись, ответил правнук вора-форточника.

5.

Действительный член Всероссийской науки, настоящий, а отнюдь не кисельный академик Валерий Валерьевич Бобылев, седоватый крепыш с тяжелыми надбровными дугами и глубоко посаженными голубыми, а то вдруг и темно-синими глазами, несколько лет тому назад совершенно неожиданно для себя оказался без привычной оборонной работы и во вполне дееспособном возрасте был отправлен на пенсию, — то есть остался без средств к существованию.

Оказавшись одной из первых жертв капитуляции в холодной войне, академик Бобылев в долгие часы весьма не свойственного ему досуга стал теперь с особым пристрастием размышлять, как могло такое случиться — неприступная, могучая держава, защищенная тысячами межконтинентальных изделий, ракет его же собственной конструкции, каждая из которых, по сути, была концом света, оказалась уничтоженной и исчезла с географической карты…

Беспощадная, изнурительная битва, которая велась три четверти века, была проиграна без боя. В то же время оружие, созданное академиком, все время находилось на боевом дежурстве. Мощнейшие ракеты, денно и нощно защищая все самое для Бобылева дорогое и святое, так ничего и не защитили!

А ведь академик Бобылев относился к своим ракетам, как к живым существам! Он беспокоился и заботился о них, хорошо помня, как они капризны и каким вздорным характером обладают. При малейшем неуважении и недогляде коварные эти изделия самопроизвольно взрывают пиромембраны и сжигают всех, кто оказался на стартовой площадке — как это случилось однажды на полигоне в Тюратаме. Поэтому Бобылев предусмотрительно закрыл свои ракеты от остального враждебного им мира армированным стале-бетоном-600 и десятилетиями увеличивал мощь их зарядов, терпеливо и настойчиво преодолевая мегатонный порог за порогом. Его труд был неоднократно приравнен к подвигу и соответственно высоко награжден. А теперь вот — ох, уж эта ирония судьбы! — все заслуженные успехи академика Бобылева, скопившиеся на лацканах его парадного пиджака в виде медалей и золотых звездочек, пригодились ему на черный день…

Особенно сражен был академик Бобылев тем обстоятельством, что тотальную капитуляцию и историческое поражение он сам воспринимал сперва как победу разума. Словно затмение какое-то случилось, в течении которого он, академик, был полным дураком.