Оленька, Живчик и туз - [41]

Оленька распечатала новую зубную щетку, выдавила на нее пасту и принялась, массируя десны и глядя прямо в собственные огромные зеленые глаза, твердить, зазубривать: “Люблю, люблю, тебя, тебя люблю! Цыпочка, какая ты прелесть!”

Спросонья получалось не очень убедительно — в маленьких сосредоточенных зрачках было напряжение — капнуть что ли в глаза атропина, чтобы зрачки расширились? Нежность предполагает некоторую расслабленность, а излишняя концентрация и явные волевые усилия могут выдать ее с головой. Вчера этот мозгляк Фортепьянов несколько раз выказывал наблюдательный и холодный ум, а ее непродуманный ответ о “совместной работе” с Венедиктом Васильевичем вообще чуть было не погубил все дело. С этой “работой” она так вляпалась! Впредь надо быть поосторожней.

Кстати, вот бы сейчас позвонить ревнивцу Веничке и послушать, как скрипит зубами этот дурачок. Небось и рад, что она так ловко подобралась к пигмею Фортепьянову, но наверняка страдает, да еще рожу кривит. Любишь по Испаниям кататься, люби и меня на “Ауди” возить в Тузпром. Пигмейчик, пигмеша, пигмунчик. Нет, плохо — не благозвучно. Магнатик, магнусик — нет, тоже очень плохо! Магнольчик — вот уже лучше. Любит Веничка в Андалузию на корриду ездить, привык на быков рогатых любоваться. Теперь и на себя посмотри в зеркало. Любишь хорошо жить, так поплачь, поплачь чуть-чуть от ревности — ничего с тобой не случиться, не отсыреешь. Без меня-то ведь давно бы уже с голоду подох. Ей же по работе приходится отлучаться! Тьфу ты, не по работе, а по любви. Исключительно по любви! Нет, звонить Веничке с этого телефона ни в коем случае не надо — это все равно что самому Фортепьяше прямо в скукоженую физию все высказать. Пусть лучше остается в полном неведении и ни о чем не догадывается моя лапочка…

— … сте-бе-лек, за-су-шенный стебеле-чек, — вслух и по слогам неспешно и отчетливо пропела блондинка, потом открыла посильнее кран и продолжила, внимательно наблюдая за собой, напевать по слогам, — поп — ры — гун — чик, ла-пуш-ка, пиз-нес-мен, — Оленька беззвучно, но уверенно хохотнула — в голос вернулась неподдельная искренность.

Оленька в восторге поцеловалась со своим отражением, но тут же предусмотрительно стерла с зеркала следы губ.

— Ты мой туз, ты мой валет, сделаю тебе привет, — пропела она на размер фортепьяновского ванного притоптывания, потом наскоро умылась, насухо вытерлась полотенцем, последний раз провела расческой по волосам, контрольно глянула на себя в зеркало и вышла из ванны.

Рор Петрович в белой сорочке, в тщательно выглаженных серых брюках, но еще в домашних тапочках, подошел к Оленьке поцеловал ее в щечку и сказал:

— Я уезжаю, а ты можешь остаться здесь и отдохнуть.

— Куда ты уезжаешь?

— В Тузпром, дорогая.

Оленька надула губки. Хотя это было в высшей степени предсказуемо и понятно, что Форпепьянов утром поедет на работу, но это не входило в ее утренние планы. Тем не менее Оленька сразу же губки раздула — капризы ей еще не время разводить. За завтраком надо бы узнать, чем вообще Ророчка сейчас занят в своем Тузпроме.

— Маленький мой, без тебя я буду скучать! — Оленька подпустила в голос легкой грустинки.

Рор Петрович вежливо улыбнулся.

На завтрак были поданы кофе, сливки и фруктовые салаты, главный изыск которых был на этот раз в нарезке — кусочки дынь походили на розы, тончайшие яблочные ломтики были изогнуты в форме цветков гиацинта, а груши под филигранным фруктовым скальпелем тузпромовского повара-кудесника сеньора Жьячинто превратились в лилии. С обожанием глядя на господина Фортепьянова, Оленька напряженно прикидывала, как бы ей встрять в тузовый бизнес по-настоящему, а не сбоку-постельного-припеку. Так ничего путного и не придумала, но, допивая кофе, решительно сказала:

— Одна я тут не останусь.

— Я распоряжусь — тебя повозят по магазинам.

— Мне в магазинах делать нечего.

— Ты — женщина, твое место в бутике, — Фортепьянов посмотрел на Оленьку, потом протянул в пространство руку, и кто-то из обслуги тут же поднес ему серебряный поднос, украшенный фамильными фортепьяновскими вензелями.

Олигарх взял с подноса карточку, улыбнулся и, пропев:

Как же я в тебя влюблен,

Как поет моя душа.

Полюбила — миллион,

Разлюбила — ни шиша! —

протянул карточку Оленьке и захохотал.

Вот оказывается, что за стишки придумывал под водяными струями миленький Ророчка.

Оленька с улыбкой благодарности уже хотела было взять кредитную карточку, но тут же поняла, что это опять ошибка — уж больно общение с олигархами полно неожиданностей.

— Как трогательно! Какой ты заботливый! Как это мило! — Оленька вскочила, поцеловала просиявшего Фортепьянова в лобик, села, но карточку с подноса так и не взяла. — Без тебя я не хочу в первый же день отовариваться на твои деньги. Давай поедем по магазинам вдвоем.

— Почему вдвоем? Что за глупости? Сегодня я очень занят. Вечером тебя привезут ко мне, и мы вместе поедем на одну из моих резиденций.

— Нет! Подарки ты мне купишь сам, — твердо возразила Оленька.

— Выбери все, что захочешь, и я потом все это тебе презентую.

Оленька выдержала паузу, опустила глазки, потом подняла их и сделала подсечку: