Олений узор - [7]

А Данила и Наташа глядели на сына. Друг на друга за столом они совсем не смотрели — только на сына. И молчали.

Константин Кузьмич сказал что-то по-коми Фекле Тихоновне, та засмеялась потихоньку и ушла в кухню. Потом то же самое сказал по-хантыйски и перевел для русских:

— Мальчик о́тцов перепутал. Зосиму за о́тца принял. Ой, ой, Наташа, получишь от мужа горячих!

Все смеялись. И Наташа смеялась. И Зосима.

Данила едва улыбнулся. В своей задумчивости он, вероятно, не разобрал смысла шутки. Он сидел прямой, не привыкший к избе. Он был словно кусок простора, затиснутого в четыре стены, — и сам не мог уместиться, и стены не могли его удержать. Другие пастухи, как сели за стол, сразу стали домашними, привычными. Один Данила не приспособился к дому и сидел, чужой всей этой домашней обстановке. Он сбросил платок на плечи и завязал большим узлом на груди. Красная кайма тревожным огнем горела на почерневших бревнах стены. Четкое лицо неподвижно и резко прочерчено в густой полутьме, наполнявшей угол.

Разговор неизменно возвращался к оленям, к стадам. Стоило одному слово сказать, как заговорили все.

— Тяжелое лето, — со вздохом сказал Василий Матвеевич, — жара, безветрие… А уж комара и овода — не приведи бог. Олени совсем отощали — по нескольку суток бегают, спасаются от укусов. И днем и ночью покоя нет… Хоть бы холодный ветер подул. Здесь у реки есть, а в тундре совсем тихо вот уж две недели.

Отвлекшиеся было от обычных мыслей и развеселившиеся пастухи согласно закачали головами, приуныли.

— Да, сей год кома́ра много, уток мало, — прервал молчание Константин Кузьмич. — Чего не надо, всегда много. Недавно гуся виде́эл. Хотел стрелять, а его оро́л взял. Унес к себе. Я и не думал, откуда орол? Такой орол — маленько оленя потяне́эт. Зачем тут орол? Не нужон. Гусь нужон. Утка нужон. А тебе, пожалуста, — орол! Зимой петли ставил на куропатку. Пошел глянуть — попали совы. Двадцать сово́в. Зачем столько совов? Не нада. А куропатка и́дет мало. В день тридцать — сорок. Было раньше сто сорок. Два ме́шка, несешь, несешь — ой, ой, сколько птиц, тяжело…

— Чего ж удивляешься, что птицы стало меньше? — перебил его Рогов. — Ты два мешка, я два, Данила два — вот и побили птицу. Остались совы да ястребы… Вчера с геологами разговорился. Так они и петель не ставят теперь на куропаток. Идут в горах вдоль телефонных проводов и собирают птицу в мешок. Оказывается, куропатки разбиваются о провода.

Иван Павлович сжал подбородок пальцами и стиснул губы.

Тут Фекла Тихоновна внесла большую миску, полную только что сваренной оленьей печенки.

Вареная оленья печенка очень понравилась Пете. Она была нежней и вкусней куриной. Петя подумал, что не зря согласился специализироваться по оленеводству…

— Куша́йте, куша́йте. Это для вас. Кто тундра живет, куша́ет сырую печенку. Заместо соли кровь макает. Русский так не может: варить надо. — Константин Кузьмич потрепал Петю по спине и рассмеялся. — Только Палыч может, да не хочет…

— Ну уж это вы зря, Константин Кузьмич. Я с удовольствием ем парную печень. И очень люблю, — не без гордости сказал Валентин Семеныч. — Вот айбат по-ненецки не мог. Чего не мог, того не мог. Знаете айбат? — спросил он Петю. — Парное мясо с кровью. Ненцы готовят его по-своему. Оленя не режут, а давят: ремень на рога — и под горло. Садятся двое напротив и тянут ремень — каждый к себе. Потом мужчины уходят, и женщины готовят кушанье: сдирают до половины шкуру, вспарывают грудную часть. Каждый своим ножом отрезает кусок, макает в кровь и ест. Говорят, какой-то особый вкус мяса у оленя, забитого именно таким способом. А мне что-то не по себе от такого приготовления. Наверное, поэтому и не ем айбат. Но когда просто олень забит, парное мясо действительно очень вкусно. Да вы еще попробуете, погодите…

Петя кивал головой и улыбался. Улыбался всем. Ну что за прекрасные люди! Это ж свой мир — тундра, олени, айбат, сырая рыба… и платки у мужчин. Не зря его уговаривал декан специализироваться по оленеводству.

Данила, все время молчавший, спросил о чем-то у хозяйки дома. Константин Кузьмич поговорил с ним. Пастухи согласно закивали головами.

— Данила спрашивает, у кого винтовка есть, патроны есть. Нужно е́му!

— На какого ж бандита ты так обиделся? — хитро посмотрел Рогов на Данилу, делая вид, что ничего не понимает.

Погасив улыбку, Петя насторожился.

— А что, в тундре бандиты?

— О-хо! — всплеснул руками Константин Кузьмич. — Такой бандит, у-ух!

Под общий смех Петя обиженно отвернулся. Зачем же смеяться, если спросил о чем-то невпопад? Он же впервые в тундре.

Василий Матвеевич взял его за локоть.

— Ну-ну, не обижайся. Тут все свои. А бандюга завелся настоящий: ходит за стадом — то оленей испугает, то теленка прирежет, то консервированное мясо испортит — раскидает по траве, мешки раздерет. Медведь это. Еще увидишь. Данила его недавно встретил. Вышел к реке, а он на другой стороне сидит в кустах, смотрит. Данила закричал, собака залаяла, а медведь сидит и смотрит. Видит, нахал, — пастух без винтовки.

— Не пугай, не пугай молодого человека, — вступился Рогов. — Первый раз в тундру попал, а ты сразу: медведи. Еще про волков расскажи, про росомах. Это все детали в нашем деле… Меня удивляет только, почему ж винтовок нет. Помнится, в эти бригады давали карабины и патроны. Я сам хлопотал…