Олени - [64]
Ресторанчик оказался чудесным, мы сели в пятнистой тени липы, ее листочки светились прозрачным бледно-зеленым светом, остальные три столика во дворе были свободны, и со всех сторон нас окружали кусты с белыми, желтыми и розовыми цветами. Когда официант принес вино, я поднял бокал и спросил: «А ты помнишь, какой сегодня день?» Она ничего не ответила, только протянула свой бокал мне навстречу. Соприкоснувшись, бокалы легко зазвенели, и мы отпили из них по чуть-чуть. Потом она открыла сумочку и подала мне маленький кусочек картона. На нем был нарисован античный театр, а в углу стояла сегодняшняя дата прошлого года. Не забыла, подумал я виновато — и как я мог заподозрить ее в забывчивости? И впервые, вопреки праздничному моменту и радости от того, что она не забыла о нашей первой встрече, меня охватила какая-то неясная тревога. А вообще — может ли счастье длиться вечно?
Я не сомневался, что и в этом году мы вместе поедем на море, будем путешествовать, моя сессия заканчивалась в конце июня, и потом я был свободен. Я и не сомневался, что она будет поступать в Художественную академию, но не знал, когда там вступительные экзамены, поэтому и спросил о них.
— В этом году я решила не поступать, хочу немного поработать, — ответила она, и хотя в этом ее решении не было ничего странного, мне стало как-то неприятно. Впервые с нашей встречи что-то явно не укладывалось в обычное для влюбленных состояние полного взаимопонимания.
— Я думаю поработать хотя бы год дизайнером в одной рекламной фирме, — продолжала она. — И уже получила от них приглашение, даже выполнила несколько заказов.
Эта новость поразила меня как какая-то ее, отдельная, тайна, о которой я и не подозревал, потому что не допускал, что между нами вообще могут быть тайны. Хотя в этом не было ничего странного — могла же она, к примеру, ревновать меня к тому, что я учусь в университете, без нее, а она — где-то в другом месте. Ведь даже самые-самые влюбленные иногда расстаются на время, потому что работают в разных местах! И все же впервые я осознал, что у нее есть своя, другая жизнь. Но ничего не сказал.
После обеда мы разошлись, а вечером встретились снова в одном кафе рядом с парком. Легкая тень, появившаяся между нами во время обеда, исчезла, стоило мне ее увидеть. И снова волна счастья затопила меня. Мы провели вместе чудесный вечер, а потом пошли прогуляться по бульвару, оживленному и в этот поздний час.
И вдруг, совсем внезапно, город погрузился во тьму.
Окна, витрины, уличные фонари погасли, горели только фары редких автомашин, проезжавших мимо, и это придавало темному городу еще более зловещий вид. В бледном свете луны призрачные, словно тени, прохожие испуганно шарахались друг от друга.
Я решил, что надо идти в мою квартиру, она была ближе, и мы пошли напрямик через парк. Полная луна над нами излучала фосфоресцирующий свет, пропитанный тяжелым, приторным запахом сирени. Темнели уродливые силуэты обезглавленных памятников. Тайные службы бывшего диктатора в остервенении и бессильной злобе сами сеяли хаос и разруху, чтобы пробудить ностальгию по низвергнутому режиму и неприязнь к еще не оперившейся свободе. Они насаждали бессмыслицу, потому что только так могли доказать свою правоту. Перебои с электричеством, пустые полки в магазинах, растущая и щедро стимулируемая и пропагандируемая преступность, информационный хаос — всё было подчинено этой цели: провоцировать у людей чувство страха и неуверенности.
Мы поднялись в квартиру. В окна лился призрачный свет луны, наши тени пересекли светлые прямоугольники на полу — отражения окон, мы вышли на балкон.
Перед нами предстала поистине фантастическая картина — на чистом небе сияла яркая белая луна, а силуэт высокой горы четко вырисовывался на фоне слабо освещенного сумрака у ее подножья.
— И правда, совсем как «темно-лазурный остров средь серебряной воды»[13], — сказал я Елене, облокотившейся на перила.
— Скорее как «остров мертвых», — ответила она, и эта довольно мрачная характеристика горы, освещенной луной, смутила меня, хотя, конечно, как художник, она, имела все основания сослаться на известную картину Бёклина[14]. Но мне гора казалась не страшной, а красивой. Я привлек Елену к себе и поцеловал, а когда оторвался от ее лица, все еще обнимая, увидел внизу за ее спиной утонувший во тьме притихший город, как бы застывший в каком-то оцепенении, в котором не было и намека на покой. Он был похож на онемевшего вдруг слепца. И я подумал: «Город мертвых!»
И вдруг, поглощенный молчащей тишиной города за ее плечами, я почувствовал по вздрагиванию Елены в своих руках, что она плачет. Но почему?
Тогда, в тот момент, я не стал раздумывать об этом, просто осушил поцелуями ее соленое от слез лицо, но позже, потом я все время спрашивал себя — почему? почему?
Утром она ушла домой, а я стал готовиться к уже близким экзаменам. Мы не договаривались конкретно о встрече. Как обычно, она должна была мне позвонить.
Но не позвонила, за два дня — ни разу, и я стал беспокоиться. Начал звонить (но ее телефон молчал — впервые за все время нашего знакомства мы расстались на такой большой срок). Потом решил ее искать. Был у них, возле дома. Никого. Еще пару дней я напрасно ждал ее звонка. Постепенно меня охватывала тревога: и куда только могла она исчезнуть, а если и уехала куда-то со своими, почему не дает о себе знать? Даже если им всем внезапно пришлось уехать, она могла бы известить меня по приезде. А вдруг она звонила и не застала меня? Я ведь не сидел весь день у телефона!
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Герой романа «Безумие» — его зовут Калин Терзийски — молодой врач, работающий в психиатрической больнице. Писатель Калин Терзийски, автор этого собственного alter ego, пишет, конечно же, о себе — с бесстрашием и беспощадностью, с шокирующей откровенностью, потому что только так его жизнеописание обретает смысл.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.