Олени - [18]
Однако гости, по всей вероятности, вовсе и не думали об этом, просто пригласили разделить их застолье, которое, очевидно, вошло в свою заключительную фазу, потому что на столике было лишь несколько полупустых бутылок из-под виски, минеральной и газированной воды да несколько тарелок с остатками ужина.
Лишь сейчас я обратил внимание на женщин за столом. В сущности, это были совсем юные девушки, лет шестнадцати-семнадцати, я их разглядел как следует позже, когда они пошли танцевать с молодым мужчиной.
Хотя одна была блондинка (точнее — крашеная блондинка с обесцвеченными до белизны волосами), а другая — жгучая брюнетка с черными, как вороново крыло (вероятно, тоже окрашенными — до синевы), волосами, они были похожи друг на друга как две капли воды. Их фигуры можно было бы назвать красивыми — они были довольно стройными, но слишком уж одинаковыми в своей модной удлиненности и очень плоскими, начисто лишенными тех изящных изгибов тела, которые делают красивыми даже самых худых женщин. Но самым поразительным и что, в сущности, лишало красоты даже эти тела, было удивительно тупое, равнодушное ко всему на свете выражение их лиц… Это были лица, от которых веяло бездонной пустотой.
Я давно заметил, что даже красивые лица из застойных времен (как и лица многих людей Востока) несут на себе печать какой-то странной немоты. Но лица этих девушек демонстрировали полное отсутствие какого-либо выражения так сильно, что их даже нельзя было назвать красивыми. Немота в них превратилась в тупость.
Несмотря на вызывающе откровенные жесты, грим, одежду (или, скорее, ее отсутствие), их тела даже не были возбуждающе сексапильными. Девушки лениво покачивались под музыку, повторяя давно заученные эротические движения, которые, скорее, имитировали, чем выражали, возбуждение, призывно манили бледно-розовыми язычками в грубо размалеванных ртах, руками гладили свои бедра, которые вовсе не нуждались в большем оголении под и без того короткими, буквально впившимися в тело, эластичными юбочками (черной у одной и ярко-красной — у другой). И даже когда они возбуждающими, как им, наверное, казалось, движениями запускали руки себе под юбки, к плоским началам своих бедер, касаясь сокровенных женских глубин, это не было похоже на сексуальный вызов, это было просто пошло.
Но самой большой нелепостью была музыка, которую я слушал впервые — какие-то ужасные ориентальские или народные ритмы, отредактированные бездарным западным шоуменом, или тупые популярные западные мелодии в аранжировке посредственного ориентальца.
Девушек звали Кики и Мики, молодой мужчина обращался к старшему «господин Иванов», а тот в свою очередь называл его Трайчо. Я так и не смог отличить Кики от Мики. Хотя мы обменялись несколькими фразами, разговор не получался. Девушки время от времени хихикали, когда не танцевали, или снова начинали ласкать свои бедра, высовывать языки, извиваясь и трясясь в ритме музыкальных ориентальских вестернов.
В самом конце веселья г-н Иванов велел девушкам показать стриптиз, и они начали снимать с себя то немногое, что еще оставалось.
Вообще-то, я вовсе не пуританин, чтобы осуждать людей за их телесные забавы, и уж никак не принадлежу к числу лицемерно возмущающихся завистников, основная проблема которых как раз в том, что их на такие забавы и не приглашают (собственно, мне никто не мешал поучаствовать в этом цирке). Просто этот мерзкий спектакль не вызывал у меня даже отвращения. В нем не было ни похотливого озноба оргии, ни экстатического забвения опьянения (раньше на таких пьянках все громко пели разудалые «патриотические» песни). Сейчас все было нелепым и пошлым, как в любительских порнофильмах. Вся эта компания даже не испытывала удовольствия или веселья от своей пьяной забавы. Они просто «развлекались», уверенные, что именно «так» это и нужно делать.
Их пошлость была скучна даже для человека со склонностью к патографическим исследованиям. Себя я таковым не считаю, поэтому вернулся к себе, лег и сразу же заснул.
Утром я встал поздно и далеко не в самом лучшем состоянии. (Все-таки вчера я выпил немало, да и лег намного позже обычного.) Дело шло к обеду, шел неприятный, скучный дождь. Из окна я увидел, что лимузин исчез, вчерашняя компания, очевидно, тоже испарилась. Я принял душ и пошел к старикам. Дед Йордан, естественно, не сказал ничего, а баба Ивана пошла убираться во дворец, за одну ночь превратившийся в свинарник. Наши будни впредь, очевидно, будут такими же, как и раньше, без смуты, которую внесли в нее незваные гости и о которых я так ничего и не узнал — кто они? что они? Старики тоже мне ничего не объяснили (если они, конечно, сами что-нибудь знали). В тот день я не пошел гулять под дождем, а вернулся к себе и стал читать — как будто хотел смыть с себя нелепые вчерашние воспоминания.
А на следующий день — гораздо раньше, чем в прошлом году, — все уже было покрыто выпавшим за ночь глубоким снегом.
Я вышел, надев зимние ботинки и набросив поверх толстого свитера солдатскую шинель. Ветки одного еще совсем зеленого дерева сломались под тяжестью мокрого снега. Несколько бело-желтых березок с очень тонкими листочками, на которых снег не мог удержаться, меланхолично смотрели с дальнего края рощицы. Большой платан перед дворцом невозмутимо стоял под своими крепкими ветвями, гордо переглядываясь над утонувшими в снегу просторами с секвойей напротив.
Роман «Возвращение Панды» посвящен человеку, севшему за убийство в тюрьму и освобожденному, но попавшему все в ту же зону — имя которой — современная людоедская Россия чиновников на крови.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» № 9, сентябрь 2002 г.
Когда Карла и Роберт поженились, им казалось, будто они созданы друг для друга, и вершиной их счастья стала беременность супруги. Но другая женщина решила, что их ребенок создан для нее…Драматическая история двух семей, для которых одна маленькая девочка стала всем!
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
Герой романа «Безумие» — его зовут Калин Терзийски — молодой врач, работающий в психиатрической больнице. Писатель Калин Терзийски, автор этого собственного alter ego, пишет, конечно же, о себе — с бесстрашием и беспощадностью, с шокирующей откровенностью, потому что только так его жизнеописание обретает смысл.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.