Оле Бинкоп - [128]

Оле не растерялся.

— День добрый, — сказал он.

— Привет, — отозвалась Аннгрет. — Вопрос один: Как относишься к этому ты?

Оле не понял, о чем она говорит.

— А разве адвокат не поставил тебя в известность? — И Аннгрет еще раз подмигнула.

— Всего доброго, — ответил Оле и ушел.

— Адью, — сказала Аннгрет.

Оле поехал к адвокату. Ну как?

А вот как: Аннгрет не дает согласия на развод.

Оле принял это известие спокойно. Он даже не опечалился. Он засмеялся, большой ребенок. Вчера вечером он узнал неслыханно важную новость. Они сидели в комнате у Мертке и толковали о коровах, о цыплятах, о приближении весны. Мертке вдруг улыбнулась непонятно чему:

— А что будет с нашим цыпленком?

Оле просто ошалел от радости.

— Ой, как здорово! — И умчался прочь. Он не мог усидеть на месте. Но он не стал плести колыбельку, как тогда. Сейчас весь мир был колыбелью. И Оле торопился не позже чем к лету весь его перестроить — для сына.

Взять, к примеру, шведских коров. После уборки урожая Оле велел выгнать их на пастбища. Обещанные районом корма так и не поступили. Подозрения Оле росли день ото дня. Он посоветовался с правлением — с Эммой, Крюгером, Либшером.

Эмма-малявка предостерегала:

— Не полагайтесь на посулы начальства.

Крюгер кивнул:

— Свистать всех наверх, избегнуть самого страшного. Спасти скотину «Цветущего поля» от голодухи.

Удвоили посевную площадь за счет жнивья. Засеяли ее люпином и подсолнухом. Как по заказу выпали необходимые поздние дожди. Потянулись из земли всходы. Но в сентябре подсушило. Золотая осень. Золотая, только не для «Цветущего поля». Люди с тревогой поглядывали на всходы. Человечество бурно покоряет звезды, а предсказание погоды, как и прежде, — дело случая.

Словом, посевы по жнивью дали скудный урожай. Радоваться нечему. Ну что ж, ворошили и перетряхивали каждую травинку. Создали хоть какую-никакую загородку против голода. А что будет, если Вуншгетрей не сдержит слова?

С бывшего Рамшева подворья Оле вывез обветшалый хлев. Он гонял по всей округе, добывая известь и цемент. Келле-каменщику с его бригадой поручили расширить скотный двор кооператива.

Уже расчистили строительную площадку, а райотдел взял да и не утвердил проект. Оле помчался в город.

— Чего вы канителите? Осень на дворе. Надо спешить с коровником.

— А вам не нужен коровник.

— Это кто сказал?

— Краусхар.

Оле врывается к Краусхару:

— Ты чего лезешь не в свое дело?

Краусхар, с высоты своего трона:

— У вас есть открытый коровник.

— Значит, оставить племенной скот на морозе?

— Не твое дело указывать государству.

Оле проглотил вертевшийся на языке ответ и ушел.

Дома посоветовался с Келле. Вместе они составили план. Начали. И без того сколько погожих дней упущено!

Оле затеял лично подносить на леса строительный камень. Его радость искала выхода.

А Мертке? Вы когда-нибудь видели ее такой, как сейчас? Она не ходит, она летает по дорогам. И по-прежнему приветлива со всеми. Она готовит птичий двор к зиме, законопачивает каждую щель, через которую ненароком может залететь ветерок. Она намешивает корм и сама его пробует. И подбавляет моркови. И в ненастные дни ноября выманивает у своих курочек яички с ярким по-весеннему желтком. Она расцвечивает свою работу песенками:

Гнездись скорее, белый гусь!

Заря — в любом оконце.

Ушла зимы студеной грусть,

И пригревает солнце.

Вон пчелы над цветком гудят.

Стреми ж полет высокий —

Пусть желтый выводок гусят

— Весна! — галдит в осоке…

Так, значит, для Мертке сейчас весна? Уж вы поверьте ей, товарищи. Весна для нее, как и для Оле, началась в облетающем сентябрьском лесу.

Мягок был мох. Золотые листья падали с деревьев. Огнем жгли поцелуи. Ах, как близок был ей Оле. Близок — и все же недостаточно. Робость и стыд спадали, как изношенное платье. Великая пора любви, когда в каждой мысли бьется твое сердце!

Мертке обнимает матушку Нитнагель, свою наперсницу.

— А ты полюбила бы Оле, если бы он этого захотел?

Матушка Нитнагель улыбается.

— А если бы он тебе сказал: ты должна стать моей женой?

Матушка Нитнагель улыбается.

— А если бы он тебе сказал: не дай мне замерзнуть?

Матушка Нитнагель плачет.

А Мертке ходит окутанная плащом любви. Она заглядывает на строительную площадку и одаривает усталых каменщиков яблоками. Подручный Оле Бинкоп получает самое красное яблоко и в придачу шлепок по кожаной фуражке.

Она пляшет на деревенских улицах, невеста в золотых туфельках любви. Притаясь позади запотевших ноябрьских окон, злые феи прядут свою пряжу. Тощая фрау Серно сплевывает в горшок с цикламеном.

— Ни стыда, ни совести у этих коммунистических девок.

Фрида Симсон поворачивается к ней спиной и внимательно изучает объявления собственного производства.

Фрейлейн Данке из кооперативной лавки остерегает Мертке:

— Что до меня, я уже здорово обожглась на этой самой любви. И будь я на вашем месте, я не рискнула бы…

Всего труднее сладить с Эммой Дюрр.

— Ты бы все-таки подумала! Оле вполне мог быть твоим отцом.

— Он мой муж.

— Подожди чуток, он устанет и согнется в три погибели.

— Я буду любить его и не дам ему состариться.

— На мой вкус, он малость волосат.

— Я люблю его таким, как он есть.

— Здесь его жена.

Мертке глубже закутывается в сотканный любовью плащ: