Окуджава, Высоцкий, Галич... : Научный альманах. В двух книгах. Книга 1 - [6]
БулатОкуджава в ЦДЛ. Фото Ольги Чумаченко
Году в 1986 или в 1987-м, значит, примерно лет через двадцать пять после памятного для меня концерта в «Артистическом», мы с Булатом вспоминали эту историю. Тогда Перестройка снова переменила планы Центрального дома литераторов, и количество вечеров ранее исключенных из союза или, по крайней мере, наказанных поэтов — возросло. Как раз тогда после большого перерыва у Булата должен был состояться вечер в большом зале Центрального дома литераторов. И мы пришли получать билеты на этот вечер. И встретились в кабинете Вити Носкова, который был тогда директором ЦДЛ, — уже после смерти легендарного Б. М. Филиппова и после ухода его бессменного зама и преемника М. М. Шапиро.
Я тогда сказал: как я тебя помню в этой кожаной курточке.
Он говорит:
— У меня не было такой кожаной куртки, у меня тогда на неё денег не было. Я был в пиджачке букле.
Но я не думал, что есть фотосвидетельство того события. Теперь, глядя на фотографию, я окончательно убедился, что прав Булат, а не я. Всё именно так: на нём пиджачок букле, он в нём стоит. Вдалеке, близко от двери, можно разглядеть и автора этих строк, сидящего со скрещёнными руками. А на заднем плане запечатлён Володя (Владлен) Паулус, актёр театра «Современник», который сидит, подперев голову кулаком.
В общем, Булат получил положенные билеты на своих гостей. Я тоже получил причитающиеся мне два билета и попросил ещё два, и мне их также дали. Выходили мы оттуда вместе, и пошли по этому поводу выпить, учитывая, что вечер будет только завтра. Булат был человеком весьма популярным. К нему постоянно кто-нибудь подходил. И я, веселясь, ему сказал: «Булатик, я ведь на тебя пародию написал».
Он говорит:
— Ну-ка, прочти.
Я ему прочёл:
Булат, услышав, сказал:
— Ты знаешь, неплохо. Вот когда я наконец напечатаю стихотворение, пародию на которое ты написал, то можно будет напечатать и пародию.
Но это пустяки. А потом, как знак любви к Булату и его пению, я сочинил действительно хорошую пародию.
Она звучит следующим образом:
Расскажу ещё об одном эпизоде. В конце семидесятых, готовя несколько творческих вечеров актёрам для Бюро пропаганды советского кино, я придумал одну интересную штуку. У актёров были творческие вечера, они «продавались», и соответственно нужно было их сделать. Сначала я сделал такой вечер своему другу Владу Заманскому, потом — Кате Васильевой, Игорю Костолевскому. Потом… короче говоря, я сделал их несколько. И готовя вечер Владу Заманскому, я совершил одно маленькое открытие, которым горжусь до сих пор. Влад читал песни Булата — самые популярные. Но он их читал — как стихи. Выяснилось, что песня, без всякого упоминания о пении, несёт в себе следы мелодии, — никуда ты от этого не денешься. И возникая этой мелодией в восприятии слушателей, она сама по себе укрупняется. И «Последний троллейбус», который начинается как стихотворение, звучит сильнее, чем песня «Последний троллейбус» вместе со всей её замечательной мелодией. Своё маленькое изобретение я подарил Владу. Он так и делал. Вот это и были булатовские песни: «Из окон корочкой…», «Последний троллейбус»… И что-то ещё третье, не помню.
…А потом — через два месяца после смерти Булата — я был в гостях у Миши Федотова и жил в Париже в той комнате, откуда Булат уехал умирать.
Галича я узнал раньше, чем Булата.
Как полагается начинать воспоминательные монологи: я познакомился с Александром Аркадьевичем Галичем в 1948 году. Мне было девять лет. Вернее, девять лет мне исполнилось ровно в тот месяц, когда мы с ним познакомились. Дело в том, что мы вместе отдыхали в Крыму, в городе Алушта. Он приехал со своей женой Нюшей и с её дочкой Галей, у которой была предыдущая Нюшина фамилия Шекрот. А я отдыхал с мамой. А ещё с нами оказался почему-то Юрий Маркович Нагибин, который поражал воображение тем, что брал огромную лестницу, по которой лазали на второй этаж, и жонглировал ею, ставя её себе на нос. 8 августа 1948 года моя мама Евгения Самойловна Ласкина распечатала привезённый заранее и припасённый к моему дню рождения пирог, испечённый моей бабушкой Бертой Павловной Ласкиной (в девичестве Аншиной).
Пирог в принципе представлял собой нечто вроде еврейской медовой коврижки из тёмной муки. Назывался он «лекех». Пёкся он в чудо-печке, то есть представлял собой такое кексовое кольцо. Впечатление, произведённое пирогом, затмило все-все другие черты праздника моего девятилетия. Бабушке была послана телеграмма, сочинённая Галичем, и я могу поделиться с публикой неизвестным галичевским стихотворением:
Александр Галич ещё до песен. Фото из журнала «Советский экран» (1957. № 24. с. 15)
