Окуджава, Высоцкий, Галич... : Научный альманах. В двух книгах. Книга 1 - [28]

— Первые мои зарубежные успехи связаны как раз с Польшей: именно у вас вышла моя первая долгоиграющая пластинка. Я считаю, что сделана она блестяще, и сравнения с ней не выдерживает ни одна из моих последующих авторских пластинок, изданных за границей. Я до сих пор помню, как я записывал тогда песню «Прощание с Польшей». Всю ночь мы с друзьями просидели в каком-то студенческом клубе в Варшаве, а утром за мной приехала Агнешка Осецка и отвезла меня в «полубессознательном» состоянии в студию. Великолепное это было время, теперь-то я уже наверняка не смог бы повторить подобное безумство.

— В сознании польских читателей и слушателей ваш образ тесно связан со словами именно этой песни: «Когда трубач над Краковом возносится с трубою, хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах…»

— Это в каком-то смысле мой программный текст. Польша — моя первая любовь. Это страна с богатой культурой, богатой историей, которая тесно связана с нашей историей и нашей культурой. Это также страна, которой много пришлось страдать, так как в течение веков она была расположена между двумя могущественными и совершенно различными государствами и поэтому, на своё несчастье, играла роль буферного государства. Я люблю Польшу, мне кажется, понимаю её и ощущаю с ней глубокую внутреннюю связь. Это, по-видимому, от-разилось и на моих личных контактах. Поляки как бы почувствовали эту мою симпатию и отплатили мне той же монетой. Ведь не случайно впервые за границей меня начали переводить, издавать и популяризировать именно в Польше. Я был у вас пять раз, у меня в Польше очень много друзей, всем обязательно передайте от меня привет. Вот здесь снимки некоторых из них… (Окуджава указывает на портреты на одной из стен своего кабинета, который весь завешан фотографиями близких ему людей). Я внимательно слежу за событиями и очень глубоко переживаю всё, что касается вашей страны… Нет, я не знаю польского языка, но для меня это никогда не было препятствием. После двух дней пребывания в Польше я уже так вслушался в него, что понимал всё, что говорилось вокруг. И меня тоже все вполне понимали.

— Есть ли такие произведения польской литературы, к которым вы питаете особую привязанность?

— Я очень люблю многих польских поэтов, прежде всего Таллинского и Тувима. Особенно мне близок Тувим. Но, поскольку я знаю польскую литературу только по переводам, говорить мне о ней трудно. Я сам переводчик и знаю, как трудно сравнивать оригинал с переводом. Меня тоже переводят, и я не раз слышал, что это всё-таки не то же самое. А бывают и такие перлы, как, например, с одним моим английским переводчиком, который не знал, что русское слово леса имеет несколько значений. И в песне «Кабинеты» вместо того, чтобы перевести «Города моей страны все в леса одеты», он написал «все города окружены лесами», что полностью исказило смысл строфы.

— Раз уж мы заговорили о переводах, то, мне кажется, что в Польше вам повезло с талантливыми переводчиками, взять, например, Земовита Федецкого: «Песенка о_короле» в его переводе — это подлинный шедевр.

— О, эта песня получилась у Федецкого, наверно, даже лучше, чем у меня! В каком-то из куплетов у меня там такой текст: «Врага мы побьём и с победой придём, и ура!», а мне говорили, что Федецкий добавил: «и в общем, ура!» Действительно, в польском варианте есть это «и в общем»? Очень мне это понравилось!

— Если бы вам пришлось назвать своих учителей по литературному ремеслу, то кого бы вы выбрали?

— Что касается стихов, то Пушкина, Пастернака, Киплинга, Заболоцкого… Среди прозаиков я должен был бы снова назвать Пушкина, затем Гофмана, Толстого, Набокова, Томаса Манна. Это, пожалуй, всё.

— Что вы думаете о двух преждевременно ушедших из жизни «феноменах» советского искусства — я имею в виду Шукшина и Высоцкого?

— Шукшин был очень талантливым мастером. И ничего более! Высоцкий — это уже гораздо более значительное открытие, хотя в своих стихах он и не достиг такого совершенства (я имею в виду художественное мастерство), как Василий Шукшин в прозе. Но Володя приближался к высшему мастерству, он шёл, также и в области формы, ко всё более высокому искусству. Высоцкий был в нашей культуре явлением огромного масштаба. (Большой портрет Владимира Высоцкого висит слева над письменным столом Окуджавы.)

— Пушкин часто присутствует в ваших стихах в качестве героя.

— Пушкин — это символ и воплощение нашей культуры; а для меня ещё и просто близкий человек, настолько близкий, что это даже трудно объяснить в нескольких словах. Я очень любил его уже в детстве, но в детстве Пушкина любят все, так же, как все любят родину. Если спросить кого угодно: «Ты Пушкина любишь?» — он, не раздумывая, ответит: «А как же!» — «А родину любишь?» — «Разумеется!» Но настоящая любовь начинается только тогда, когда выпадет вместе пережить какое-то страдание. Меня разные жизненные перипетии столкнули с Пушкиным, когда я уже был взрослым человеком. И вот только тогда я его понял и полюбил по-настоящему.

— В качестве прозаика вы выбираете исторические сюжеты, но этот интерес не выходит за пределы XIX века. Почему?