Октябрьские зарницы. Девичье поле - [5]

— Не сходи с ума, Даша! Смотри: на нас с тобой уже обратили внимание. И вообще… Ты мешаешь мне слушать музыку.

— А может быть, я хочу, чтобы на меня сейчас все смотрели? А твой «Осенний сон» я терпеть не могу.

— Тогда иди одна! — Гаевская решительно высвободила руку, на которой повисла Даша.

— Я шучу-у! Мне тоже «Осенний сон» нравится.

В это время девушки опять увидели студента с одноруким офицером. Оба они стояли у скамейки и всматривались в двигавшийся по широкой песчаной дорожке людской поток.

— Нил, ты слышал, как я тебя звала? — смело взяла Даша под руку студента.

— Нет, не слышал.

— Знаешь, Нил, все учителя нашей Красноборской волости сегодня в городе.

— За керенками явились, — со злой усмешкой объявил офицер и, скользнув по чистенькому черному велюровому пальто-клеш и новеньким лакированным туфлям-лодочкам Даши, сказал себе: «Как они ухитряются на эти несчастные тридцать рублей керенками жить да еще прилично одеваться?»

— Посидим, господа, — предложил Нил, — посозерцаем, послушаем… Музыка замечательная, осенняя.

— Немножко можно, — поддержала Гаевская и первая села на край скамейки, отстраняя рукой упавшие на спинку ветки душистого табака. Потом наклонила к себе одну ветку и стала с наслаждением вдыхать живительный аромат белых лепестков.

— Здесь самые большие кусты табака. Какая прелесть! У меня в памяти стоят всегда рядом музыка вальса, который играют сейчас, и вечерний аромат душистого табака. — Гаевская всмотрелась через образовавшийся разрыв толпы в большой газон по ту сторону дорожки. — И там тоже табак. Везде, кругом настоящие кустарники… Отчего ты, Нил, сегодня такой грустный?

— Ты знаешь.

— Нет. Ты сегодня особенно грустный.

— А, по-моему, как всегда.

— Сегодня тридцать первое августа, — задумчиво и протяжно выговорила Гаевская и вдруг вся встрепенулась: — Почему ты не уехал? Первого сентября в университете начнутся занятия.

Нил вынул из бокового кармана сложенную вчетверо жесткую бумажку и показал ее Симе. Это была телеграмма, в которой сообщалось, что занятий в высших учебных заведениях не будет.

— Въезд в Петроград воспрещен, — пояснил Нил. — Разрешается выдавать железнодорожные билеты только по особым свидетельствам губернских властей. И все это из-за корниловского мятежа.

— Молодец Корнилов! — подхватил Орлов: — Хоть один настоящий генерал у нас остался. Он еще не так тряхнет этих… временных.

— Вы корниловец? — резко обернулась Гаевская к Орлову.

— Я ему сочувствую. Надо прекращать эту говорильню. — Орлов кивнул в сторону ярко освещенных дверей летнего театра, через которые виднелись занятые ряды скамеек и откуда слышалась речь оратора.

— Господа, — спохватилась Гаевская, — сообщаю интересную новость: в нашу Красноборскую волость назначили учителем демобилизованного из армии большевика.

— В Пустую Копань? — спросил с тревогой Нил и, получив утвердительный ответ, нахмурил брови: — Как же так? Дьяконов сегодня утром сказал мне, что в Пустую Копань они назначают меня.

— Не волнуйся! — выжал из своего сухого лица принужденную улыбку Орлов. — Твой дружок Салынский завтра же в нашей Красноборской школе для тебя третий комплект откроет.

Нил молча всматривался в сверкавшие медные трубы духового оркестра.

— Тяжелое время! — словно про себя выговорил, наконец, он. — Разруха. Министерство труда обращается с воззванием к рабочим, призывает их бороться со стихийными выступлениями. А рабочие предъявляют все новые требования и отказываются от переговоров с владельцами предприятий до выполнения этих требований, угрожают насилиями…

— Чтоб прекратить эту волынку, — перебил его Орлов, — нужна твердая рука. Вот почему я и голосую за Корнилова.

— Но Корнилов ваш… увы! — Нил поднял выше своей головы и опустил почти до земли ладонь.

— Неудачи были и у Наполеона, — потупив свои круглые зоркие глаза, возразил Орлов и обратился к Гаевской, переводя взгляд на носок своего начищенного до блеска сапога. — Как он выглядит, этот большевик?

— Сами увидите. Да вот он! — встрепенулась Гаевская. — Смотрите! — и указала на Северьянова, который стоял у открытой двери летнего театра и о чем-то разговаривал с девушкой, дежурной по залу.

— Кавалерист, — процедил сквозь зубы Орлов.

— Как вы узнали? — спросила Даша.

— По шинели: длинная, разрез до самого хлястика, обшлага на рукавах до локтей, с хвостиками.

— Не иронизируйте! Шинель как шинель, и хорошо лежит, — возразила Даша. — Говорят, большевики замечательные агитаторы.

— Демагоги, скоро их языки возьмут в прищепы.

— Ну уж и возьмут!

— Советую познакомиться с приказом главнокомандующего войсками Западного фронта. Напечатан в сегодняшней газете.

— Фу, генеральские приказы читать! — возмутилась Даша. — Что я — прапорщик?

— Напрасно. Там бы вы доподлинно узнали, кто такие большевики. Вы учительница и обязаны быть в курсе политики. России грозит немецкое нашествие. Немцы заслали к нам тысячи шпионов. Они разлагают армию, подстрекают рабочих к самоуправству, крестьян — к самочинным захватам помещичьих земель.

— По-вашему, этот кавалерист — немецкий шпион? — Даша с откровенной недоброжелательностью взглянула в лицо Орлову.