Окружение Сталина - [26]

17 ноября Каганович вошел в первый состав Военнореволюционного комитета Гомеля, а на следующий день сюрпризом закончилось подведение итогов выборов в Учредительное собрание — вопреки всем ожиданиям в Гомеле победили не эсеры, а большевики. Депутатами стали Каганович и Леплевский.

В тот же день был послан первый вооруженный отряд из Гомеля в Могилев. Вскоре и в этом губернском центре установилась советская власть, и 15 декабря в Могилеве под председательством Кагановича открылся губернский съезд Советов. Выступая на нем, Каганович сказал: «Мы решили поддержать рабочее движение в Петрограде 25 октября 1917 года. Мы локализовали движение ударников-корниловцев, вошли в контакт с железнодорожным комитетом, организовали комиссариаты, и наладилась практическая работа. Мы опирались на мощный, дисциплинированный гарнизон… Мы провели закон об единовременных налогах, организуем теперь особый советский отряд, который будет существовать до окончательного закрепления революции, провели много начинаний в общественной жизни города и деревни. И если бы все Советы губернии подражали бы гомельскому, какая замечательная могла бы наладиться работа»[50].

Через несколько дней оратор уехал в Петроград на Учредительное собрание (он был также депутатом III съезда Советов) и, как это часто бывало с депутатами в те месяцы, на прежнее место не вернулся: Каганович был избран во ВЦИК РСФСР и остался в Питере, а вскоре стал одним из комиссаров Всероссийской коллегии по организации Красной Армии. В июне 1918 года он был направлен агитатором в Нижний Новгород. В тот момент это было довольно важное задание: на Волге спешно формировался Восточный фронт, и будущее этого фронта представлялось тревожным. Вначале Лазарь работал заведующим местным агитотделом и был малозаметен. В Нижнем Новгороде впервые пересеклись пути Кагановича и Молотова; благодаря последнему Каганович стал председателем Нижегородского губкома партии и губисполкома. Во время недолгой работы Кагановича весной 1918 года в Москве в аппарате советского правительства произошла неожиданная и памятная для участников встреча Лазаря Моисеевича с поэтом Сергеем Есениным и его друзьями: Рюриком Ивневым, Анатолием Мариенгофом и Матвеем Ройзманом. Вот как описывает подробности состоявшейся беседы Рюрик Ивнев в своем романе «Богема»:

«Мы поднялись на третий этаж. Впереди всех шел Есенин. Дойдя до дверей, на которых написано „Секретарь“, он приоткрыл дверь. „Товарищ, можно? — спросил он, — я вам вчера звонил насчет приема к… товарищу Кагановичу…“ „Он на заседании, будет минут через двадцать, не раньше“. „Хорошо, мы подождем“, — сказал Есенин, закрывая дверь. Все отошли к окну. „Как? — воскликнул Мариенгоф, — ты же говорил, что звонил самому Кагановичу“. „Ну не все ли равно, — махнул рукой Есенин, — к Кагановичу или к секретарю, ведь это одно и то же…“ „Подождите, ребята, — вмешался Ройзман, — еще раз порепетируем, чтобы не напутать: сначала будет говорить Есенин… общие, так сказать, основы дела. Затем уж я коснусь деталей. Бумажка у тебя?“ — обратился он ко мне? „Да“. „Давай ее мне, я подсуну в подходящий момент, он подпишет“.

„Главное, не забывайте, — шептал Мариенгоф, — что произносить фразу „отдельные кабинеты“ ни в коем случае нельзя“. „Что ты нас учишь? — огрызнулся Ройзман, — мы это знаем не хуже тебя“. „Я напомнил… на всякий случай…“ „Тсс… вот, кажется, он сам“, — прошептал Есенин, кидаясь к поднимавшемуся по лестнице невысокому усатому брюнету в военной форме. „Здравствуйте, товарищ Каганович, — заулыбался Есенин. Военный пристально посмотрел на него равнодушными стальными глазами и, слегка кивнув, прошел мимо. Есенин почесал затылок. „Экой черт, не узнал, а ведь вместе пьянствовали в прошлом году…“ „Не надо было подскакивать“, — деловито вставил Ройзман. „Ну, теперь все равно, идем, он нас примет“. Под водительством Есенина мы вошли в комнату секретаря. Молодой человек в черной рубахе, затянутой тонким поясом, пропустил нас в кабинет Кагановича. „Только не слишком задерживайте Лазаря Моисеевича“, — бросил он в догонку.

Хозяин кабинета сидел у письменного стола, положив локти на стол. Видный большевик, уже известный партийным массам, одним глазом он смотрел на лежащую перед ним коричневую папку, другим — на вошедших поэтов. Первым выступил Есенин. „Здравствуйте, товарищ Каганович, вы меня не узнаете? Я Есенин, а это мои товарищи, тоже поэты, вы, конечно, слышали их имена: Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман“.

„Садитесь“, — сухо произнес Каганович. „Вот, товарищ Каганович, — продолжал Есенин, — мы имеем маленькое издательство, выпускаем журнал, ведем культурную работу, и так как для издания альманахов и сборников нужны средства, мы открыли кафе“. „Кафе?“ — переспросил Каганович, занятый, очевидно, своими мыслями. „Да, кафе-клуб, где наши нуждающиеся товарищи-поэты получают бесплатные обеды.“ „И при клубе образованы библиотека, шахматный и марксистский кружки“, — выпалил Ройзман. Анатолий наступил ему на ногу и тихо прошептал: „Не лезь!“. „И вот, — распевал Есенин, — всей этой большой культурной работе грозит полное разрушение“. „Я не совсем вас понимаю, — устало произнес Каганович, — при чем тут я… и потом нельзя ли покороче, у меня тут дела… и заседание“. „Товарищ Каганович, — взволновался Есенин, — мы понимаем, что вы — человек дела, и если решились посягнуть на ваше время, то…“ — „Дело в том, — перебил его Ройзман, — что наше кафе помещается в двух этажах, так вот нижний этаж захлопнули“. — „Захлопнули?“ — „Ну да, закрыли“. — „Ничего не понимаю, кто закрыл?“ „Административный отдел Моссовета“. — „Как это можно — один этаж закрыть, а другой не закрыть?“ — „Вот и мы не понимаем этого… Мы пришли к вам… У нас приготовлены бумаги, вот, товарищ Каганович, подпишите… нам тогда откроют“. Каганович прочел вслух: „В Адмотдел Моссовета. Прошу оказать содействие Правлению Ассоциации поэтов, художников и музыкантов в деле полного функционирования их клуба 'Парнас'“.