Окрась это в черное - [17]

– Не смотри на меня.

– Соня, ты не понимаешь. Я тебя люблю. Я знаю, кто ты, на что ты способна, – и все равно я тебя люблю.

– Даже если я делаю тебе больно?

– В особенности когда ты делаешь мне больно.

Я поворачиваюсь к нему. Лицо у меня будто было разбито, а потом собрано добросовестным, но неумелым пластическим хирургом по размытой фотографии. Глаза горят, как у зверя, попавшего в фары машины.

– Что?

Джад придвигается, и в его глазах отражается голод, который я слишком хорошо знаю.

– Когда ты со мной это все делала, я сначала боялся. А потом вдруг понял, что больше не боюсь. Я как-то погрузился в это, будто вдруг сняли барьеры между болью и удовольствием, животным и человеческим, экстазом и ужасом! Я в жизни ничего подобного не испытал! Соня, я люблю тебя! Всю тебя люблю!

Я глажу его лицо обожженной рукой. Ренфилд. Другая превратила его в ренфилда. И он даже об этом не знает, бедная моя жратва. За несколько часов его превратили в наркомана, а я для него – зелье.

– Я тебя тоже люблю, Джад. Поцелуй меня. Мне хочется думать, что это акт милосердия.

* * *

Долго я сижу за рулем, таращась в темноту за ветровым стеклом. Ничего не изменилось с тех пор, как я была здесь последний раз, избавляясь от трупа Китти.

Я прижимаю палец к правой щеке, и на этот раз она держится. Пальцы тоже прямые и здоровые. Поправив очки, я открываю дверь и вылезаю из «кадиллака», который купила сегодня прямо за наличные.

Джад лежит в багажнике в шести пакетах, как Китти. По крайней мере это было быстро. Так силен был голод, что я выпила его за секунды. Он не пытался сопротивляться, когда я всадила клыки ему в горло, хотя у меня не было сил погрузить его в транс. Может быть, в глубине души он знал, что я оказываю ему услугу.

Я вытаскиваю из багажника мешки и тащусь на голоса аллигаторов. Мне придется покинуть Новый Орлеан, на этот раз, быть может, навсегда. Китти могли и не хватиться, но с Джадом дело другое. Арло наверняка расскажет властям про жуткую новую подружку Джада.

Пора мотать из города в Мериду. Пора навестить Палмера и посмотреть, как они с младенцем поживают.

Палмер.

Забавно, как я напрочь о нем забыла. Из всех моих человеческих напарников единственный, к которому я испытала что-то вроде любви. До Джада – единственный.

Мешки с останками Джада я кидаю в воду и возвращаюсь к машине, стараясь не слушать шума дерущихся крокодилов.

Сажусь за руль «кадиллака» и ставлю кассету «Последнее искушение Рейда» Ларда. Музыка гремит из колонок, рулевое колесо резонирует у меня в руках. Интересно мне, когда уйдет пустота. Или хотя бы сменится болью. Все, что угодно, лишь бы не это ничто внутри.

Не понимаю, зачем тебе было так его убивать. Ренфилд нам бы мог пригодиться. От них иногда бывает польза. А этот был еще и симпатюшка...

–Заткнись и веди машину.

Из дневников Сони Блу.

4

День клонился к вечеру. Палмер сидел во дворе своего дома, сколачивая упаковочный ящик для партии раскрашенных вручную масок Dio de los Muertos. Маски из папье маше, выкрашенные в пронзительные примитивные цвета, такие яркие, что если закроешь глаза, они еще маячат под веками, валялись кучей рядом, слепо таращась на угасающее солнце.

Палмер отложил молоток и распрямил спину, потирая поясницу. Вытащив из кармана широкий платок, вытер пот со лба. Боже мой, как он не любил эту часть работы! Сколачивание ящика – это еще цветочки. Ягодки – это грузить его в «лендровер» и тащить в город. Но за это отлично платили, а деньги в Юкатане были куда нужнее, чем дома в США.

Он глянул вниз, и взгляд упал на маски в упаковочной стружке. Маски эти Палмер купил в составе большой партии у семьи ремесленников, уже четыре поколения которых делали карнавальные реквизиты. До сих пор как-то руки до этих масок не доходили. Палмер стал перебирать коллекцию. В основном маски были маленькие, рассчитанные на детское лицо. Представлены были все традиционные карнавальные персонажи: скелеты с оскаленными безгубыми ртами; маски тигров – судя по полосам, хотя они больше походили на ягуаров с соломенными усами, расходящимися от рычащих морд; красноглазые дьяволы с карандашными усами, ваксовыми бородками и лакрично-черными рогами, торчащими изо лбов; усмехающиеся клоуны, у которых носы сходились с подбородками, как у средневековых Пульчинелл.

Но были и личины не столь типичные: баранья голова с тщательно сделанной шерстью из хлопка, волк с хищно оскаленной пастью, самозабвенно кукарекающий петух с раскрытым клювом и раздутым зобом. Палмер посмеивался про себя, перебирая маски, и вспоминал все Хэллоуины с костюмами пиратов, бродяг, ковбоев и прочей экзотикой.

И тут он нашел черную маску.

Она лежала на самом дне кучи. Палмер, нахмурив брови, поднял ее и повертел в руках. Как и прочие, она была из папье-маше, но, в отличие от прочих, на взрослого человека. Если не считать дыр для глаз, она была полностью лишена черт. Никаких преувеличенных человеческих или животных признаков, просто овал, выкрашенный черным и покрытый несколькими слоями лака, блестящий, как панцирь скарабея. Что-то в этой маске было странно притягивающее, и это что-то заставило Палмера отложить маску в сторону от тех, которые он собирался паковать.