Окопов. Счастье на предъявителя - [17]

Второй – тот самый помощник Моржа, Митюня. Сухощавый, рыжий, молчаливый парень, которого, лет пятнадцать назад, судьбинушка занесла на этот край света, наверное, еще по комсомольской путевке. Когда люди отсюда побежали, он остался. Видать, бежать было некуда. Митюня остался в порту при Морже где был: и слесарем, и токарем, и грузчиком, и сварщиком. В общем – на все руки. Бабы здесь у него не было, но он регулярно наставлял рога то начальнику радиостанции, то матросу с буксира, что и служило основным поводом для местных сплетен.

Остальных двоих Николай Анатольевич не знал, но догадался, что это пилоты. Догадался потому, что оба в форменных синих фуражках и кожаных коричневых куртках, подбитых мехом. Один – долговязый с раскосыми глазами на азиатском, круглом и плоском как блин, лице. Второй – невысокий, коренастый, сухощавый, с глубокими вертикальными складками на щеках смуглого обветренного лица. Наверное, это и был пилот Никитич.

Все четверо скучковались у открытого кузова грузовика, в котором расстелена пожелтевшая газета, вся в желтых масляных пятнах. На газете: литровая банка красной икры из которой торчала алюминиевая ложка, нарезанный толстыми ломтями янтарного цвета балык, плошка клюквы и три пустых граненых стакана. Рядом лежала бутылка с этикеткой шампанского. Судя по тому, как два летчика и Митюня закусывали, усердно ворочая челюстями под сомкнутыми, лоснящимися от жира губами, в этой бутылке было явно не шампанское. Не закусывал только Морж. Он, наверное, и не пил. Стаканов то только три.

– Игнат Иванович, – начал с ходу в запале Николай Анатольевич, – что за хуйня? Какой, на хуй, попутный груз? Какие железяки?

Надо сказать, за время своего здесь пребывания Николай Анатольевич в совершенстве освоил местный матерный диалект и мог свободно изъясняться на нем. Скажу более, обычный для нас язык здесь никто всерьез не воспринимал. Приходилось повторять по нескольку раз и, зачастую, впустую. Но стоило ему свои эмоции перевести на этот местный диалект, как всё тут же исполнялось без проволочек. Все сразу понимали важность и срочность его требований.

– А-а-а, Анатолич! – Морж заулыбался и расставил руки, как для объятий. – Хотел проводить тебя. Чтобы честь по чести. Да с утра радиограмму с Гремячей получил. Запросили клапана отправить на ремонт. Вот мы с Митюней их и снимали.

– Какие, на хуй, клапана! Я оплатил этот рейс. У нас в самолете перегруз невъебенный. Мне эти железяки, на хуй, не нужны. Уберите их в пизду отсюда…! Пожалуйста.

– Понимаешь, Анатолич! – улыбка Моржа сменилась какой-то просительной, заискивающей. – Проходчикам, там, – и он махнул в сторону, указывая, где находится это «там», – на кой-то хрен понадобились срочно клапана. А, вишь, тут и самолет кстати.

– При чем здесь, на хуй, проходчики! Какое, блядь, мне до них дело!

– Самолет, между прочим, приписан к проходческому отряду! – встрял в разговор смуглый пилот, невозмутимо и не спеша ворочая челюстями.

– Но я же за него заплатил! – уже не так уверенно сказал Николай Алексеевич.

– А им там всем по хуй что заплатил, – продолжил пилот, спокойно зачерпывая ложкой икру. – Там какому-то мудаку приспичило клапана. Так вынь их и полож, на хуй! И, пиздец!

– Ладно тебе Анатолич! Не кипешуй! – вклинился Морж с такой же заискивающей улыбкой. – Разве это, блядь, перегруз? Три центнера всего. Да это хуйня какая-то. У Никитича перегруз и по восемь центнеров был. И, ничего.

Морж обернулся к пилоту, прося подтверждения своих слов.

– Только у меня тогда на две трети меньше топлива было, – ответил пилот с набитым икрой ртом. Потом прожевал, облизал ложку и добавил, обращаясь к Николаю Анатольевичу: – Мне вы ни хуя не платили. Дали рейс. Я прилетел. Если ссыте от перегруза, то оставайтесь, в пизду, здесь. Ждите следующего рейса.

– Когда он будет? – Николай Анатольевич уже совсем потерял весь свой запал.

– Я, блядь, почем знаю! Может – весной. Может – к Новому Году, если топливо будет.

Аргументы летчика были железными, как эти клапана. Ведь Николай Анатольевич полуподпольно, через третьих лиц, сумел пробить этот рейс, чтобы вывезти отсюда вахтовиков. Поэтому и возразить было нечем. Не придумав аргументов, он схватил под руку Моржа и отвел его в сторону, чтобы не услышали. Стараясь не выдать своего такого унизительного страха, он, как заговорщик, склонился к уху начальника порта и тихо заговорил:

– Игнат Иванович, у меня нехорошее предчувствие. Этот уебанный самолет, этот блядский перегруз…, да и летчик пьяный.

– Пьяный летчик? – громко пробасил Морж, пренебрегая инкогнито своего собеседника. – Да ты что! Со стакана то?! Это для Никитича хуйня, что чашка кофе. Только взбодрится.

Потом Морж отстранился, внимательно присмотрелся к Николаю Анатольевичу.

– Э-э-э, брат! Да ты белый, как мел. Что ты?

– Нет, нет. Ничего. Это так…, – быстро ответил Николай Анатольевич и, немного помолчав, неуверенно спросил: – Игнат Иванович, как еще можно отсюда выбраться?

– Ну-у-у, – протянул тот, – не знаю. Можно, конечно, дойти до Кайды. Его стойбище тут, рядом, километрах в семидесяти. Он, думаю, через день – другой снимется и погонит оленей на юг. Вишь, снег уже выпал. Откочуешь с ним до озера Дуз. В двадцати километрах от него газовики прокладывают трассу. Там подцепишь попутку, и до Ахметовки. А оттуда уже просто. До райцентра там часто ездят.