«Окопная правда» Вермахта - [100]

Если одни солдаты стремились, в основном безуспешно, выяснить общий смысл войны, то многие другие отказывались даже рассматривать более значительные измерения своего опыта. Для них война была и осталась личным делом, которое измеряется личными успехами или неудачами. Конечно, вернувшись на разрушенную родину, которая и вовсе перестала существовать как единая нация, видя масштабы разрушения немецких городов, которые стали напоминать не столько места обитания, сколько груды мусора, сталкиваясь с трудностями приспособления к жизни в гражданском обществе, отличавшемся от того, которое они в свое время покинули, понимая, что у них нет профессии, к которой они могли бы вернуться, они с горечью понимали обособленность их бремени. После войны солдаты повсюду искали потерянные годы, зная, что никогда не смогут их вернуть. Эти годы были украдены и ушли безвозвратно, и с этим пониманием приходила либо томительная горечь, либо глубокая решимость не думать об утрате, но работать с удвоенной энергией, чтобы добиться успеха в оставшейся части жизни.

Пораженные масштабами разрушения Германии, многие солдаты пускались в размышления о понятии удачи. Возвращаясь домой из английского плена в конце марта 1946 года, Мартин Пеппель был поражен: «Настроение здесь почти на грани полной апатии… Повсюду — только работающие женщины и мальчики в заплатанной форме, осматривающие кирпичи, обыскивающие развалины в поисках того, что можно использовать. Потом — долгий путь на поезде с бесконечной чередой полуразрушенных городов, деревень, заводов… От этого вида перехватывало дух… Он вызывал в нас страх за будущее». Тем не менее, приближаясь к своему старому дому в пригороде Мюнхена, Пеппель не мог думать ни о чем, кроме своего везения: он «возвращался после пяти лет войны и года в плену в Англии». Зигфрид Кнаппе также признавался, что ему было трудно «оправдать» собственное везение во время войны. «Мне пришлось принять это как неизбежность без чувства вины за то, что я выжил, когда многие другие погибли». Через пятьдесят лет после начала войны Клаус Хансманн с горечью говорил о «легкомысленных оценках тех, кому «повезло родиться поздно», хотя и признавал, что со времен войны с ним осталась только «самая приятная загадка в жизни» — то, как он выжил на поле боя.

Многие солдаты были убеждены, что для выживания нужна удача. Они считали удачу чем-то мистическим, но почти осязаемым, сопровождавшим счастливчиков качеством или свойством, которое они стали считать едва ли не моральным уроком истории, словно «случай» или «судьба» изначально определяют, кто выживет. Эрнст-Петер Кили-ан с подчеркнутой уверенностью расценивает свое выживание как результат действия непостижимой силы, которая всегда защищала его в тех случаях, когда он неминуемо должен был погибнуть. «Я всегда подчеркивал, что мне как солдату всегда невероятно везло», — признавал он, а потом повторялся, словно сам не до конца верил собственному утверждению: «В целом должен сказать, что в военных делах мне совершенно невероятно везло». Похожим образом отзывался и Ганс-Герман Ридель, говоривший впоследствии, что во время войны он «постоянно увертывался от смерти». Ридель не только говорил о везении, но и стремился каким-то образом превратить его в осязаемую силу, сопровождающую его. Так, он «еле-еле успел спастись», «пережил авианалет на открытом месте», «снова выбрался из передряги» и, вспоминая о другом налете, стоившем жизни многим его товарищам, «только-только отошел». Возможно, обеспокоенный везением Ридель мог объяснить это лишь действием внешней силы, которая по каким-то причинам благоволила ему. Другие, как Отто Рихтер и Гуго Нагель, также упоминали о «невероятной удаче», но переводили этот вопрос в религиозную плоскость, употребляя такие слова, как «судьба», «удел», «провидение», «случай» и «чудо». В надежде найти какой-либо смысл в своем выживании, но терзаемые подозрением, что оно было незаслуженным, они искали утешения в религиозных объяснениях своего везения. Многие бывшие солдаты вынуждены были обращаться к почти мистическим объяснениям — настолько невероятным казалось им выживание в этой кровавой бойне. Они могли лишь заключить, что судьба была к ним благосклонна во всех отношениях.

Несмотря на везение, позволившее им вернуться с войны живыми, многие солдаты тем не менее затаили возмущение тем, что у них были украдены целые годы. Более того, уже во время войны некоторые мельком заглядывали в будущее: «Последние несколько дней снова были такими мрачными, а ночи — такими мучительными, что казалось, будто наступили древние времена, когда в каждой ночи люди видели лишь мрак, — отчаивался Гаральд Хенри. — Здесь, в заснеженных полях России, уничтожаются наши лучшие силы не только за те годы, которые мы потеряли здесь, но и за те, которые еще только наступят. Даже если мы вернемся, мы уже лишены будущего, ослаблены, побиты и пребываем в оцепенении. Всепоглощающая ненависть, поистине полная пустота накапливается в нашей груди». Хенри не пришлось воочию увидеть это мрачное будущее — он погиб менее чем через три недели после того, как было написано это письмо.