Окончательное решение, или Разгадка под занавес - [17]

— Кусают они вас? — спросил он.

— Постоянно.

— Больно?

Старик молча открыл лицо, завернув на поля шляпы защитную сетку, чтобы не тратить полновесного «да» для ответа на столь бессмысленный вопрос. Человек из Лондона улыбнулся в светлые с проседью усы:

— Сам знаю, больно. Мед, значит, любите?

— Не особенно.

Человека из Лондона такой ответ несколько обескуражил, но он кивнул и признался, что и сам по части меда «не того», затем помолчал немного и спросил:

— Вы знаете, кто я?

— Только класс и вид, — хмыкнул старик.

Он поднял руку к полям шляпы, будто хотел снова опустить сетку, но потом совсем стащил шляпу с головы и сунул ее под мышку.

— Заходите в дом, — пригласил он.

Человек из Лондона расположился у окна и попытался приоткрыть его на пару дюймов, тщетно надеясь впустить в комнату хотя бы глоток свежего воздуха. Предложенный ему стул был самым неудобным в доме и сочетал в себе худшие качества жесткой церковной скамьи и козел для пилки дров, а насчет мощного амбре старик не питал никаких иллюзий, но не потому, что сам давно перестал его ощущать. Ему было плевать. Так зверя или людоеда (в данном случае более уместное сравнение) нимало не тревожит и не заботит зловоние в собственном логове.

— Может быть, чаю? — спросил он, не до конца, впрочем, уверенный в добросовестности предложения. — Мои запасы датируются началом тридцатых годов. Не знаю, полковник, горчит или выдыхается чайный лист с годами, но со мной и то и другое точно произошло. Вы ведь полковник? Я не ошибся?

— Никак нет.

— Полковник…

— Треднидл.

— Кавалерия?

— Мотопехота. Шотландские горные стрелки.

— Значит, виски.

Тон с обеих сторон был враждебно-добродушным, на такой ноте он всегда общался с офицерами из службы разведки, но его снова стали терзать сомнения: а вдруг окажется, что столь лихо предложенный виски уже много лет как выпит в той, прежней жизни, или он испарился, или превратился в черную дегтеобразную массу, а может, это вообще был не виски, а может, его просто никогда не было. Пятиминутные спелеологические изыскания в нижнем отделении буфета завершились тем, что на свет божий была извлечена бутылка шотландского «Гленморанжи», заросшая слоем пыли такой толщины, что содрогнулся бы даже Шлиман. Дрожа от облегчения, старик утер пот со лба рукавом вязаного джемпера. В прежние годы любое требование сверху о приостановлении расследования считалось добрым знаком, вехой на пути к разгадке, а кроме всего прочего будоражило кровь.

— Эврика! — воскликнул он.

Плеснув щедрую порцию в относительно чистый стакан, он протянул его человеку из Лондона, а сам опустился в кресло. Его нёбо хранило воспоминание о вкусе скотча подобно тому, как шерстяное кашне долго хранит запах горелой листвы. Но соединительные нити, поддерживавшие старческое естество, были до такой степени ветхи и малочисленны, что вряд ли стоило их ослаблять.

— Вечно мы так, — начал полковник. — Всё торопимся. Слишком быстро прощаем старых врагов, слишком быстро забываем старых друзей.

Он глубоко втянул носом запах виски, которого в стакане было на четыре пальца, словно хотел прочистить ноздри, потом осушил половину одним глотком и крякнул, очевидно, непроизвольно. Затем последовал вздох мрачного удовлетворения — дескать, времена им достались тяжелые, но тут уж ничего не попишешь, — и полковник продолжил:

— Зря мы так, зря…

— Льщу себе надеждой, что за всю жизнь смог кое-что сделать, так сказать, на благо…

— Мы и сами знали, что вам лучше будет все объяснить.

— Вы очень любезны.

— Парнишка — сын берлинского врача Юлиуса Штайнмана. Для меня это имя — пустой звук, но среди врачей-психиатров…

Он скривился, выражая тем самым свое отношение и к врачам-психиатрам, и к их точке зрения. Старик все понял, но ему не хотелось быть столь категоричным. Безусловно, психиатров язык не поворачивался отнести к врачам, но сыщики из них получались изрядные.

— Он лечил расстройства сна и прославился благодаря своей методике. Что за методика — бог ее знает. Бьюсь об заклад, какие-нибудь снотворные пилюли. Во всяком случае, в тридцать восьмом он, его жена и сын избежали депортации. Насколько я понимаю, их в последний момент сняли с поезда.

— Кому-то, видать, не спалось. Кошмары замучили.

— Не исключено.

— И этот «кто-то» имел дело с шифрами и кодами.

— Ну, скажем, имел, как вы изволили выразиться, дело с чем-то сверхсекретным.

Полковник с нежностью бросил прощальный взгляд на остаток виски и разом опрокинул его в рот.

— И за своего личного врача-еврея боролся сколько мог. А врач боролся с его кошмарами. Их разместили на каком-то секретном объекте, или это был лагерь? Всю семью: доктора, его жену, мальчика и попугая.

— И там попугай со свойственной данной породе шустростью и хитроумием принялся заучивать наизусть коды ВМФ вермахта?

Сарказм старика встретил у человека из Лондона куда более сдержанный прием, чем скотч.

— Не сам, разумеется. Его специально натаскивали. Но это в любом случае не более чем версия. Паркинс — помните такого? — бьется над ней вот уже сколько месяцев. А когда об этом узнали мы…

— …то попытались спровоцировать Реджи Паникера на кражу попугая и передачу его мистеру Блэку, который, догадываюсь, тоже у вас на жалованье.