Окончательное решение, или Разгадка под занавес - [16]

— Исключительно из спортивного интереса, — произнес Паркинс. — Они же ничего не означают. Так, абракадабра.

В голове старца уже складывалась система умозаключений, тонкая, но нерушимая, как кристаллическая решетка, и грани кристалла переливались вспышками озарений и догадок. Эти обретающие форму дедуктивные построения, эти пароксизмы прозрения несли в себе ту высшую степень наслаждения, без которого он так долго принужден был существовать.

— Итак, Бруно заставили затвердить определенные цифры. Какие именно?

— Боюсь, это вопрос вне нашей компетенции, — негромко проронил мистер Саккетт.

— Значит, если я вас правильно понимаю, — сказал старец, — работа или, точнее, служба мистера Паркинса все-таки связана с вашим ведомством, мистер Саккетт. Ну что ж, возможно, существует самая непосредственная связь между норманнской храмовой архитектурой и доением мясных пород крупного рогатого скота, просто я, к сожалению, не в курсе.

Инспектор героически попытался выдать смешок за приступ кашля, но у него мало что получилось. Саккетт помрачнел.

— Инспектор, можно вас на два слова?

Беллоуз кивнул. Оба поднялись и вышли в коридор, но у дверей Саккетт обернулся и метнул на Паркинса, чьи щеки пылали, предостерегающий взгляд.

— Очевидно, меня отстраняют, — сказал старец.

На стеклах очков Паркинса снова заиграли блики света. Он позволил себе лишь скупую улыбку. Из крана в раковину капала вода. Окурок в переполненной пепельнице догорел до фильтра, распространяя едкий запах паленого волокна. Минуту спустя инспектор вернулся, но один, без Саккетта.

— Благодарю вас, мистер Паркинс, вы свободны, — сказал он и повернулся к старику с извиняющимся выражением лица. В его голосе отчетливо проступало эхо командного саккеттовского шепота: — Все, уходим. Здесь нам больше делать нечего.

Час спустя Реджи Паникер был освобожден из-под стражи в связи с отсутствием состава преступления. Судебно-медицинская экспертиза, состоявшаяся на следующий день, подтвердила, что смерть Ричарда Вулзи Шейна произошла при невыясненных обстоятельствах в результате несчастного случая.

Глава 7

Пчелы с ним действительно разговаривали. На свой лад, конечно. Ровное жужжание кому-то казалось бессмысленным акустическим фоном, но он улавливал в нем стройность повествования, насыщенного, разнообразного, меняющегося и отчетливого — так безликая серая галька при ближайшем рассмотрении оказывается множеством отдельных камешков, — и, словно бродяга, выискивающий на побережье выброшенные прибоем сокровища, он двигался за этим звуком от улья к улью, не поднимая головы и забыв про все на свете. О конкретном содержании своей пчелиной саги старик не задумывался — не настолько он, в самом деле, выжил из ума, — и все же, все же некий смысл в ней существовал. Это была песнь большого города, от которого до Лондона так же далеко, как от Лондона до Рангуна или до небес, города, в котором каждый делал точно то, что должно, и точно так, как искони завещано самыми дальними и самыми высокочтимыми предками; города, где никто не похищал драгоценностей, золотых слитков, банковских аккредитивов и секретных кодов военно-морского флота; где блудные младшие сыновья или бывшие мужья, умевшие только сладко есть да долго спать, не сваливались как снег на голову откуда-нибудь из дебрей Африки или Азии с хитроумным туземным трюком наготове, чтобы до смерти напуганный «денежный мешок» побыстрее окочурился со страху; города, где никто никого не резал, не душил, не калечил, не брал на мушку, где, за исключением отдельных случаев цареубийства, насилия вообще не существовало. Любая смерть здесь происходила согласно распорядку, заведенному десятки миллионов лет назад, и мгновенно трансформировалась в еще одну жизнь для улья.

Именно в таком городе человек, принужденный ради хлеба насущного якшаться с убийцами и головорезами, желал бы провести остаток своих дней. Нечто похожее испытывает юноша, впервые оказавшийся в Париже, Нью-Йорке, Риме или (как он смутно вспоминал) в Лондоне, когда, стоя на балконе, или у распахнутого окна меблированной комнаты, или на крыше доходного дома, внемлет грохоту улицы и ликованию клаксонов и сознает, что слышит музыку своей пока еще неведомой судьбы.

Оглушенный пчелиной эпопеей и скрежетом собственного дыхания под балдахином защитной сетки, он не расслышал, равно как и не предвидел, появления длинного черного лимузина, остановившегося перед его домом через два дня после их беседы с Паркинсом. Старик обернулся, только когда между ним и приехавшим из Лондона господином оставалось не более трех метров.

«Хоть голыми руками бери, — раздраженно подумал он. — Повезло мне, старому дурню, что все, кому я нужен, давно в могиле».

Лондонский гость приближался к ульям. По одежде — член кабинета министров, по выправке — отставной военный. Волосы светлые, в плечах косая сажень, прищур глаз, как от палящего солнца, и странная манера, вышагивая в дорогих кожаных ботинках, немного приволакивать левую ногу. Немолод, возраст достаточный, чтобы успеть нажить целую армию врагов, но недостаточный, чтобы пережить их всех до одного. Водитель остался ждать в машине с лондонскими номерами. Закрытые шторки фар дальнего света чем-то напоминали опаленные солнцем веки приезжего.