Около музыки - [5]

Антошкина учительница скрипки ругала его за эту «читку» — что это за игра, тяп-ляп — и готово! Лучше бы гаммы играл, следил за руками! …А вот Анна Самойловна как будто и не замечала, что они «читают с листа»— зато в классном шкафу откуда-то появлялись всё новые ноты…

Они переиграли весь учебный репертуар, потом взялись за Гайдна, Моцарта…

Больше всего Лёлька любила сонаты — такую музыку, где пианист не просто аккомпаниатор, но — на равных со скрипачом. Для них ничего не было «слишком сложно» или «ещё рано» — играли Шуберта, Грига, Рахманинова…

Только однажды Тошка смутился — когда на полке появился толстый том сонат Бетховена.

— Это, наверное, нам не по зубам пока, — и поставил Бетховена на место.

Лёлька окончила музыкальную школу с четвёркой по специальности, но Анна Самойловна сказала:

— Четвёрка — это ерунда. Техника, конечно, тебя подводит. Но ты, Лёлька, музыкант — настоящий. Ты приходи ко мне ещё, и главное — играй. Скучно тебе, плохо; или наоборот, радость. Играй! Знаешь… Люди, они всякие бывают. И в жизни бывает всякое. А твой инструмент не предаст никогда.

И они играли. Антошка уже учился в музыкальном училище, но всё равно забегал в школу. И в этом году они начали-таки Бетховена. Тошка относился к нему с благоговением, Лёлька не могла понять — что он там такого нашёл? Гайдн — чистый, как вода из горной речки. Бах — сложный, умный; кажется, что старую-старую тяжёлую книгу читаешь; и вдруг понимаешь, что там… Моцарт — что тут скажешь, это сама музыка… Летит, не касаясь земли. Это, конечно, Антошкины слова, но и Лёлька с ним полностью согласна. Только что он нашёл в этом Бетховене?

Играли, конечно, кое-как — такое Лёльке сразу не осилить. Добрались с грехом пополам до пятой сонаты, Весенней…

И вдруг — сразу, с первых нот; Лёлька даже и не думала, что может быть так, в один миг — как с Джоном! С первых же нот показалось — не может быть, чтобы вообще была такая музыка. И чтобы — так просто, у Антошки под пальцами — и ответ пианино, и теперь — она, Лёлька, и опять Антон, и они вместе, и дальше, дальше… Вот так Бетховен — глухой, сумасшедший, как он сумел — такое?! А Лёлька-то всегда думала, что Бетховен — революционер: пятая симфония: та-да-да-дааам! Та — та — та — дааамммм! … судьба стучится в дверь! Прячьтесь все!… А тут — Весенняя соната. Такая нежность. Да, это правильное слово, хоть и странно произносить — нежный Бетховен…

Страшно было, что Тошка найдёт себе пианистку в училище — настоящую пианистку, не такую, как Лёлька. Пока обходилось:

— Представляешь, там никто не хочет «читать» — все только своей специальностью заняты! Правда, я одну такую Дашку как будто отловил — так она поиграла пять минут, и сразу — пойдём в кино! Представляешь?!

Ещё бы! Лёлька смеялась:

— Эта Дашка, она хорошенькая хотя бы?

— Да так, — пожимал плечами Антошка, — не очень, примерно как ты…

Лёлька не обижалась — они хохотали вместе. Ему можно так шутить и обзывать стриженую Лёльку «Котовским». Они друзья. Конечно, просто друзья — особенно это стало понятно сейчас, когда появился Джон. Пожалуй, Антон единственный, кому было бы можно рассказать про Джона. Но Лёлька не стала.

…Джон! — первая нота Весенней сонаты…

Начался ноябрь, загнал Лёльку, наконец, домой, в новую комнату. А комната оказалась с сюрпризом, да ещё с каким!

За стенкой жила скрипка. Как это она раньше её не слышала?! Настоящая скрипка, взрослая — уж Лёлька-то в этом понимает. Скрипка играла разную музыку — со временем Лёлька выучила её наизусть. Это, кажется, Бах — а это, похоже, Чайковский. Одну пьесу Лёлька знала точно: «Кампанелла» Паганини. Антон говорил, это дико сложно — он пока ещё так не научился. Уж если Тошка не научился…

Стенка — общая; а подъезды разные. Так что Лёлька никак не могла вычислить скрипача. Целыми вечерами просиживала она возле этого подъезда, но со скрипкой никого так и не увидела. А потом всё-таки догадалась — кто. Там жила одна такая девушка, очень красивая — не так, как в модных журналах, а как во французских фильмах. У неё были каштановые волосы, клетчатое пальто и длинный шарф. Лёлька, когда вырастет, хотела бы быть именно такой! Правда, Лёлька никогда не видела её со скрипкой, зато слышала из её машины музыку — не Моцарта или Вивальди, а что-то сложное — может быть, Прокофьев… Конечно, Клетчатое Пальто музыкант! Она так смотрит на небо, как будто у неё внутри — музыка…

Всю зиму Лёлька слушала скрипку за стенкой и ездила к Тошке в музыкальную школу. К марту волосы у неё отросли — и уже совсем не хотелось стричь их! К тому же, облачко коротеньких волос ужасно шло ей. Это даже Серый заметил. Оказалось, он не такой уж и Серый — стихи пишет… И хорошие, представьте, стихи! Всё-таки нельзя человеку считать себя несчастным, если ему пишут стихи, да ещё у него есть скрипка за стенкой, Тошка с Бетховеном и где-то там ещё — Джон…

С Джоном они встретились первого марта на автобусной остановке. То есть не то чтобы встретились — Джон стоял сам по себе и смотрел на небо, а Лёлька смотрела в стекло припаркованного джипа. Потому что в стекле отражался он, Джон, и смотреть на него можно было сколько хочешь… На нём был старый — как будто из прошлого века — синий пиджак, зашитый красными (специально!) нитками. Он курил трубку, как Гэндальф. А на рукаве у него был очень старый полустёртый значок — очки, как у Поттера, но лицо другое. Лёлька подошла ближе, будто бы случайно, и — разглядела: Джон Леннон. Ну конечно же, Джон!